Палата на солнечной стороне - Максим Малявин

Театр одного актера. И одного зрителя

Телевизор – важный объект любого отделения в любой психиатрической больнице. Можно сказать, стратегический. Потому и охраняется особо. Где-то его вешают под потолок, где-то помещают в подходящую по размеру или же самодельную тумбу с дверцами, которые закрываются на навесной замок и открываются только на время просмотра, а кое-где телевизор, подобно опасному дикому зверю, томится в сваренной из арматуры клетке.

Пульт же, как правило, находится у санитаров. Чтобы зрелища и, соответственно, сборища были строго дозированы. А то ведь телевидение – оно такое, даже на не охваченную нашим вниманием и заботой публику действует мозголомно, а уж на скорбных главою и подавно. Но без него тоже никак: пациент, снедаемый информационным голодом, подобен курильщику, у которого закончился табачок. Только у второго пухнут всего лишь уши, а у первого – тот ганглий, что между ними расположен.

Иннокентий, впрочем, к таким коллективным просмотрам относился с изрядной прохладцей. Мол, зелен виноград. Во-первых, количество сидячих мест около зомбоящика всегда оказывалось ровно на одного Иннокентия меньше. Во-вторых, электорат с завидным упорством смотрел или «РЕН ТВ», или каких-нибудь «Ворониных», что для Иннокентия было моветоном, возведенным в степень табу, ибо он предпочитал опасаться дурдома в себе, а не себя в дурдоме. А в-третьих…

В-третьих, на этот раз случился Александр. Некогда он блистал (во всяком случае, Александр утверждал сие без тени сомнения) на сцене областного театра, но вы же понимаете, мон шер Кеша: профессиональная актерская вредность… Comprenez-vous, mon ami? [1 - Понимаете, друг мой? (Фр. )] Гастроли, нервы, расшатанные репетициями, приходится лечиться народными средствами, да и народ эти средства сам тебе несет – это же никакой печени не хватит. Вот и стала память сдавать. Теперь вот, сами видите, н-да. Вот уже лет семь тому как.

Говорят, что настоящее мастерство не пропьешь. Иннокентий убедился в этом лично, несмотря на то, что Александр когда-то честно пытался победить эту народную мудрость. Да, где-то раз в два-три дня Александр норовил представиться Кеше заново, напрочь забывая, кто этот милый молодой человек. Да, из всего репертуара помнил он лишь пару сценок. Но как выступал! Какая экспрессия, какой артист! Глаза горят огнем, куда-то уходят шаткость походки и тремор рук, дребезжащий голос наливается силой и приобретает бархатные нотки – ну чистый лев! Пусть побитый молью, пусть в клетке – но лев же.

В общем, пока все отделение завороженно пялилось в ящик, Иннокентий вкушал настоящую духовную пищу, а не этот коллективный доширак. Ему отчаянно льстило, что представление давалось для него одного. Был бы параноиком – давно бы кристаллизовалась идея о собственной богоизбранности и особой миссии. Александр же просто млел от такого внимания и искреннего восхищения – и на следующий день снова шел знакомиться и ненавязчиво (во всяком случае, так ему казалось) предлагал показать истинное театральное искусство.

Десятиночку, пожалуйста!

Так уж повелось, что с начала девяностых церковь обратила свое внимание и на скорбную главою паству. Вернее, священнослужителей стали охотнее пускать в наши заведения с суровым оллинклюзивом. А к нулевым уже и перестали удивляться батюшке, степенно шествующему по коридорам психиатрической больницы.

В отделение, где обычно коротал свои ежегодные осенние обострения Павел, батюшка наведывался не сказать чтобы часто, но регулярно. И ожидаемо собирал приличную аудиторию – причем даже из тех, кто в иные времена и не вспомнил бы о спасении своей больной души.

Когда настало время очередного визита и батюшке понадобился помощник, Паша не стал прятаться за чужими спинами: в конце концов, надо же чем-то себя занять, а тут такой случай. Получив на руки миро и кисточку вместе с поручением миропомазать болящих, пока священник навестит другое отделение, Паша понял: вот он, шанс. Никто не уйдет непомазанным. Можете не прятаться, у мальчика феноменальная память. А главное – есть ненулевая возможность поиметь профит.

Самообразованию Паша уделял немало времени. И само по себе интересно, и в соцсетях всегда есть шанс высказать особое мнение. И когда ему, держащему в руках миро и кисть, припомнилась церковная десятина, ближайшее будущее заиграло новыми красками. Преимущественно светлыми и яркими.

Поскольку визит батюшки, равно как и момент выбора волонтера, видели все, за исключением обитателей наблюдательной палаты, в правах Паши никто не усомнился. И когда тот двинулся по отделению с кистью наперевес, повторяя каждому кандидату на миропомазание: «Десятиночку, плиз», – печенье, конфеты и сигареты, а местами и пакетик-другой чая не заставили себя ждать. Жизнь определенно налаживалась.

В одной из палат его дожидались с особым нетерпением, и на запрос десятиночки, прозвучавший уже с уверенно-требовательными нотками (опыт, он ведь, равно как и аппетит, приходит в процессе), сначала выглянули в коридор – нет ли поблизости санитара, – а потом гордо поделились горсткой таблеток, местами слегка замусоленных.

– Циклодол [2 - Циклодол – препарат, применяющийся для лечения паркинсонизма и коррекции побочных эффектов нейролептиков. При превышении дозы и злоупотреблении вызывает эйфорический и галлюциногенный эффект. ], – доверительно шепнули ему. – Только ешь сразу, а то спалят.

Дальнейшее Паша припоминал с некоторым трудом. Было в этих воспоминаниях что-то про «помазать миром весь мир», были попытки сосчитать все проступившие на штукатурке больничных стен распятия, был созыв крестового похода – вот только бы припомнить, на кого идти собирались и за что. И, вишенкой на торте, полет шмеля. Того, что на душистый хмель, потом на забродивший виноград, а потом, заслышав полет валькирий из процедурного кабинета, – прочь, продираясь сквозь внезапно загустевший воздух коридора, коварно петляющего и извивающегося гигантской змеей.

– Судя по ощущениям пониже спины, валькирии из процедурного меня все-таки догнали, – доверительно пожаловался Паша соседу по наблюдательной палате. – Вот только не пойму: откуда этот парфюмерный привкус во рту?

– Так ты же перед поимкой все миро выпил, – охотно пояснил сосед по палате – тот самый, что делился циклодолом. – Кричал что-то про «быть у воды и не напиться» и внутреннюю святость.

– Ну в целом – логично, – признал Паша. Потом, прислушавшись к своим ощущениям, забеспокоился: – Там, на посту, есть кто-нибудь? Надо бы сообщить, что я, кажется, вот-вот… как бы поделикатнее сказать… замироточу!

Позовите участкового экзорциста!

Сделаю небольшую преамбулу. Эту историю, как и еще несколько, рассказал мне Михаил, мой постоянный читатель. Поэтому не удивляйтесь тому, что действие происходит в городе на Неве.