Кружева из Брюгге - Юрий Андреев

Время шло к десяти, и Димыч решил, не дожидаясь обеда, отправиться в ЖЭК. Проблемка не стоила выеденного яйца, но существовала одна закавыка. Формально студия числилась за его учителем, заслуженным художником РСФСР и в просторечии дядей Митей. Старик уже несколько лет был парализован, и лишний раз тревожить его по таким пустякам Димычу не хотелось. Обычно вопрос решался с техником-смотрителем, который сам подписывал договор в обмен на конверт с ежегодной благодарностью. Однако на этот раз новый начальник конторы не терпящим возражений тоном затребовал к себе.

После неизбежного ожидания в приемной, интрига разрешилась достаточно быстро: ему предложили никаких бумаг больше не оформлять, а расплачиваться напрямую поквартально. Означать это могло что угодно, уже год дом потихоньку расселяли. Прежние жильцы растворялись в окраинных микрорайонах, а пустующие ободранные квартиры занимались неизвестными личностями. Поторговавшись для порядка, Димыч понял, что узнать о дальнейшей судьбе дома не удастся, и, отсчитав требуемую сумму, отправился к себе.

Если бы во время учебы в Строгановке кто-нибудь высказал предположение, что через двадцать лет он станет не художником, а бизнесменом, Дима решил бы, что над ним насмехаются. В те годы они вместе с Лерой мечтали лишь о высоком искусстве. Она была единственной дочерью известного кинохудожника, безвременно ушедшего в расцвете лет, и училась вместе с Димычем на курсе дяди Мити.

К самой Лере дядя Митя относился благосклонно, считая талантливой и трудоспособной девочкой, но страшно недолюбливал её мать. Теща платила ему взаимностью, величая за глаза художником рабочего набора. Права она была лишь отчасти. В послевоенные годы дядя Митя действительно поднялся из молодых работяг, и был направлен в Академию Художеств от завода.

В перестроечные времена в Димыче внезапно проснулась дремавшая до поры деловая жилка, и не без помощи тещи, он оказался одним из первых у закипающего антикварного котла, выуживая оттуда все, что попадало в поле видимости. Дядя Митя, скрепя сердце, разрешил ему заниматься реставрационными поделками в помещении студии с условием, что когда настанет время, он вернется к основной профессии. Сам же дядя Митя, сбросив прежние оковы, большую часть года проводил в Феодосии, где запоем писал бушующую морскую стихию в стиле Айвазовского, к которой смолоду питал пристрастие. Вдоволь надышавшись соленым бризом, он переезжал на зимнюю дачу и погружался в натюрморты, составленные из подмосковной флоры. Полотна дышали первозданной свежестью и охотно покупались в Европе обывателями средней руки. Однако переменчивость климата сыграла однажды злую шутку: дядю Митю разбил инсульт, и его, парализованного, вернули на московскую квартиру.

К тому времени заботы о куске хлеба отошли у Димыча на второй план. Чтоб не обижать старика, он, как в далекие студенческие времена, стал ездить в Тарусу на этюды. Дядя Митя всегда с нетерпением ожидал его возвращений, подолгу рассматривал свежеиспеченные полотна и угрюмо мычал. Игра в ученика и учителя продолжалась до тех пор, пока однажды глаза дяди Мити не блеснули.

II

Пейзажи, вызвавшие бурное неприятие Федьки, красовались теперь на самом видном месте, и вскоре должны были быть выставлены на достаточно престижном вернисаже. Зачем это нужно, Димыч не сумел бы толком разъяснить даже самому себе. Он с изрядной долей цинизма воспринимал подобные сборища с заранее отрепетированными восторгами экзальтированных критикесс и оплаченными фуршетами для пишущей братии.

Заявку на участие Димыч отослал, как положено, ещё в середине весны, а от устроителей не было ни слуху, ни духу. Надоедать звонками он считал для себя несолидным. Из приватной беседы со словоохотливой секретаршей выяснилось, что сменилось руководство вернисажа, и один из новых кураторов – известный критик Виталий Давыдович, больше известный в узких кругах, как Виталиус, бывает на работе сравнительно редко, так как постоянно бегает по антикварным магазинам в поисках столика орехового дерева. С Виталиусом Димыч сталкивался лишь однажды, и, с целью скорейшего сближения, быстро отыскал нужный экспонат на одной из полузаброшенных профессорских дач. Теперь в ожидании нового хозяина тот поблескивал просохшим лаком в неприметном уголке комнаты.

К этому времени и у самого Виталиуса появилась причина для встречи. Когда ему передали просьбу Димыча, он, поломавшись для виду, назначил рандеву на сегодняшний вечер. «Говорят, как художник он состояться не успел, зато в антиквариате знает толк, – подумал он. – Сейчас кое-кто из сорокалетних пытается наверстать упущенное. Одной профессиональной мазней меньше, одной больше, какая разница. По крайней мере, есть предмет для торговли»…

– Какая прелесть? – воскликнул мэтр прямо с порога, взмахнув маленькими, немного женственными ручками, и засеменил к изящной вещице. – Именно о такой вещице я и мечтал. Вы просто гений, Дмитрий Алексеевич, сколько я вам должен?

– Пустяки, потом разберёмся, – небрежно махнул рукой Димыч. – Лучше скажите, как там с выставкой обстоят дела?

– Слишком много желающих, мы решили произвести более тщательный отбор, – посерьёзнел гость, явно набивая себе цену. – Вы позволите сначала взглянуть на полотна?

– Извольте! – Димыч включил свет и широко распахнул дверь, в которую утром, к своему несчастью, уже заглядывал Федор.

На лице Виталиуса не дрогнул ни единый мускул, лишь легкая дрожь пальчиков выдала его волнение. Но он тотчас попытался это скрыть, достав лупу, приблизился к картинам почти вплотную.

Ждать пришлось довольно долго. «Это серьезный сложившийся мастер с собственной неповторимой манерой письма. Неужели он никогда раньше не выставлялся? Или за этим кроется нечто, о чем напрямую не спросишь, – лихорадочно размышлял мэтр, неспешно переходя от одного полотна к другому. – Ясно одно: тональность разговора необходимо срочно менять».

– У вас необычная манера: взрывы крупных, ярких, хаотичных мазков света, прямо чертовщина какая-то, а вокруг, словно кружева сплетены, – наконец заметил он уважительным тоном и внимательно посмотрел на Димыча. – А эти жемчужные, розовато-оранжевые переливы в полутенях! Такое ведь, не выдумаешь, только если Бог сподобит самому увидеть однажды… Совет, если позволите. Сейчас те, кто пишет в традиционной реалистической манере, невыразимо скучны и шаблонны. Поэтому в моде сплошь подражания всяческим «измам», но не в подлинном смысле, а на грани кича. Новым творцам хочется завлечь публику с деньгами. Мастера с собственным лицом на этом пёстром фоне теряются совершенно. К вашим необычным пейзажам и натюрмортам нужно привлечь внимание каким-нибудь пиар – ходом. Скажем, парочкой портретов узнаваемых личностей или, еще лучше, оттенить обнажённой натурой. Вспомните, как импрессионисты эпатировали парижскую публику «Олимпией» и «Завтраком на траве» …

Димыч вздохнул: