Будь у меня твое лицо - Фрэнсис Ча

Соседки выглядели непримечательно, да и, судя по всему, ни занятной работы, ни необычных увлечений или чего-то подобного у них не имелось. Но всякий раз при встрече с ними меня поражало другое – их душевная близость, дружелюбие и царившее между ними чувство уюта. Легкомысленная девушка с квадратным лицом и скромная с бледной кожей – вот и все, что я могла сказать о них. Но когда они находились рядом, то всегда держались за руки. Я видела их в нашем районе: как они обедают в забегаловке на углу, как покупают соджу в продуктовом магазине. Девушка с квадратным лицом всегда вела себя шумно, но обе излучали нежность. Иногда они оставляли входную дверь настежь, чтобы проветрить квартиру, и я видела их, слоняющихся по дому в пижамах. Бледнолицая играла с волосами квадратолицей, когда они, устроившись на диване, сонно смотрели очередную дораму. «Прямо как сестры», – поймала я себя на меланхоличной мысли.

Моя родная сестра и я не очень-то близки, объединяет нас одно – мы обе делаем все возможное, чтобы беречь маму.

Мне известно: у Джесана та еще репутация в рум-салонах. О его подружке Хаэна узнала лишь спустя несколько лет. Три года назад я сама застала его за особо грязными развлечениями в рум-салоне в Кансогу, где раньше работала. Там наверху располагался смежный отель. Случилось это еще до моей ортогнатической операции.

Войдя в комнату вслед за другими девушками, я увидела в дальнем углу Джесана – и тут же выскочила, так что он меня не заметил. Той ночью Мадам отправила меня домой: я слишком распсиховалась, а скандалы ей были не нужны. Позже она лично познакомилась с Джесаном, побаловав его вниманием, – так он всю ночь чувствовал себя особенным. В итоге она вытрясла из него обещание звонить перед каждым визитом в салон – чтобы меня по ошибке не отправили к нему в комнату. «Я не допущу, чтобы кто-то из моих девочек расстраивался», – сказала Мадам, потрепав меня за щеку. Меня чуть не стошнило от этого притворства. Мадам ведь каждую ночь третировала меня на тему того, сколько денег я заработала.

Разумеется, я ничего не сказала Хаэне. Моя обычно рассудительная сестра сама узнала о его подружке, работавшей в рум-салоне в Самсон-доне, и повела себя как полная урра. Но развод случился не потому, что она подняла шум. Джесан не был влюблен в ту девушку. Просто в определенном смысле он разлюбил Хаэну и не хотел затягивать ее сердечные страдания. А наша семья явно не из тех, которые могли бы заставить его подумать о разводе дважды.

Сейчас мне приятно быть в «десятке» – в салоне, где предположительно работают десять процентов из всех самых красивых девушек индустрии и где Мадам откровенно не навязывает нам «второй раунд» – секс с клиентами. Да, давление из-за денег все еще есть, но выражается чуть более цивилизованно. Когда я злюсь на Мадам, другие девушки шепчут мне, что она вовсе не так плоха, и я вспоминаю тех, на кого мне доводилось работать в прошлом. Мы все изрядно настрадались из-за гораздо более коварных дам.

У нашей мамы тоже есть тайны, но намного безобиднее.

– Кьюри, секретный ингредиент, который я добавляю в каждый гарнир, – несколько капель китайского сливового соуса, – говорит она. В морщинках на ее лбу во время жарки анчоусов с измельченным арахисом и сливовым сиропом образуется пот. – Ты можешь добавить его во что угодно, к тому же он очень полезен для здоровья!

Всякий раз, приезжая домой в Чхонджу, я наблюдаю, как своими слабыми руками мама мешает в сковороде еду. Она не позволяет мне даже стоять рядом с плитой. В результате ни Хаэна, ни я не можем приготовить ни единого блюда, даже сварить рис в рисоварке.

– У вас обеих будет другая жизнь, лучше, чем у снохи-домохозяйки, – сказала однажды мама, когда мы уже немного подросли. – Я бы хотела, чтобы вы и вовсе не умели готовить.

Со смерти папы мама начала сдавать. Ей пришлось оставить уголок на рынке, где последние тридцать пять лет она продавала тофу. Два года назад в ее правой груди обнаружили две большие опухоли, которые тут же удалили. Они были доброкачественные, но пугающего размера. Мама еще и на грани диабета, кости ее начали разрушаться. После инфекции полугодичной давности ее левая рука до сих пор раздутая, словно губка. Всякий раз, приезжая к маме, я часами делаю ей массаж, а в следующем месяце мы идем на консультацию к хирургу – это ближайшее время, которое удается забронировать в «СеоЛим».

Суджин постоянно повторяет мне, что ни в ком еще не видела столько дочернего благородства, и Ара в знак согласия яростно кивает. «Кто бы мог подумать: салонная девушка – и обладательница звания “дочь столетия”», – сказала однажды Суджин. Я тогда призналась, что все мои сумки куплены не мной и что денег у меня нет, потому как всю выручку я отправляю маме.

Мама называет меня хайо-нье – «преданная дочь» – и гладит по волосам с такой любовью, что сердце разрывается. Но иногда на нее что-то находит, и тогда на меня выплескивается море гнева.

– Нет большего горя, чем не выйти замуж, – говорит мама. – Одна мысль о твоем одиночестве и бездетности меня старит и просто убивает.

Приходится отвечать, что в офисе, где, как она думает, я работаю секретарем, я встречаю десятки мужчин. Вопрос в одном – как выбрать подходящего.

– Разве для этого ты перенесла столько страданий? – говорит мама, касаясь пальцем моей щеки. – Какой смысл иметь красивое лицо, если ты не умеешь им пользоваться?

С детства я понимала: мой единственный шанс на другую жизнь – другое лицо. Смотрясь в зеркало, я знала каждую деталь, которую нужно изменить, еще до разговора с гадалкой.

И вот наконец я проснулась после операции на челюсть. Анестезия переставала действовать. От боли хотелось кричать, но крик получался немым: рот не открывался. Несколько мучительных часов я думала об одном – что хочу убить себя, лишь бы боль прекратилась. После неудачных попыток найти балкон и спрыгнуть с него я отчаянно принялась за поиски стекла или чего-то острого. Или ремня, чтобы повеситься в душе. Позже мне сказали, что у меня даже не вышло добраться до двери собственной палаты. Мама держала меня за руку всю ночь, пока я ревела, пропитывая слезами покрывавшие лицо повязки.