Капитал (сборник) - Владимир Сорокин

Лида (смущаясь). Что вы, Виктор Валентинович, я же знаю в основном, как согласились. А работа… работа всегда есть работа.

Павленко (перекладывая бумаги). Да… дел много.

Бобров (снимает очки, протирает носовым платком). Еще бы! Если работать по-трушилински – дела будут во всем расположении. Будут, как говорится, просто реветь и ползти. Ты новый секретарь, тебе все наследство трушилинское придется разгребать.

Павленко. Что ж. Разгребать чужие грехи – работа тоже почетная.

Бобров. Не только почетная! Она еще чередует все нужное и зависит от нужного.

Павленко (кивает). Нужда… что ж. Честность здесь видно что – имелась. И поправлялась.

Бобров. Поправлялась, это верно… Лидочка, у тебя копии целы?

Лида. За третий квартал?

Бобров. Да.

Лида. Целы, конечно. Я же про ящики напоминала. И Васнецовой мы сделали.

Бобров. Хорошо, Подготовь Игорю Петровичу.

Павленко. Лида, и хорошо еще бы половины.

Лида (кивает). Хорошо, я все сделаю.

Выходит.

Бобров (прохаживаясь по кабинету). Наследство, прямо скажем, неважное, Игорь Петрович. Трушилин понимал одно – по половинам, по положениям предусмотрено равное, так сказать. И отношение тоже было равным! Поровну. В этом был его принцип. Но принцип оказался негодным. Ревущим.

Павленко. По-моему, Виктор Валентинович, все дело в характере человека. Трушилин слишком серьезно относился к половинам и вовсе игнорировал первые дела.

Бобров. Если бы только это! Да он знал о каждом росте! Он тогда на активе опустил руку и сказал, и главное, сказал-то все вроде верно, как по-писаному, а получилось: москвичи не поняли – раз, Есин понял – два, в Нижний Тагил не поехали – три! А четыре – это я и моя слабость к большинству. Мы же не знали, когда будет большое!

Павленко (кивает головой). Понятно… Я, признаться, тогда чувствовал себя каким-то удодом…

Улыбается.

Девчонкой какой-то…

Бобров. Ничего. Это нам всем урок. Всему коллективу.

Дверь открывается, входят Фельдман и Викторова.

Фельдман. Здравствуйте.

Викторова. Вот вы где, Виктор Валентинович! А мы вас ищем.

Бобров. Здравствуйте, товарищи. Что стряслось с утра пораньше?

Фельдман. Ничего особенного. Просто Ольга Трофимовна вчера еще просила доложить по поводу резки. Помните?

Бобров (кивает). Да, да. Мы договорились о проходе по шатунам. А в чем загвоздка? И почему, собственно, мы это обсуждаем до планерки?

Викторова. Да потому, что Михаил Львович вчера еще подготовил время, узнал и дал по тридцать второй.

Бобров. И что же?

Фельдман. Тридцать вторая, оказывается, по степени точности не предельна. Мы рискуем объемом.

Бобров. Хорошо, ну давайте на планерке. Что мы здесь это обсуждаем?

Викторова. Виктор Валентинович, но время идет, линия разморожена.

Бобров. А когда вы узнали о степени?

Фельдман. Вчера, в конце смены. Я говорил с Головко, он проверил пробки и вытяжку.

Павленко. А почему этим занимался Головко?

Фельдман. Потому что запахло жженой резиной.

Павленко. Да. Хороши дела!

Бобров. Но тогда весь северный может полететь к черту!

Викторова. В том-то и дело.

Бобров. Надо срочно созвать планерку. Срочно, и давайте прямо здесь. Чтобы по коридорам впустую не бегать.

Подходит к столу, звонит по телефону.

Бобров. Марина? Вызови всех по селектору на срочную планерку. Но не ко мне в кабинет, а к Игорю Петровичу. Да. Срочно…

Кладет трубку.

Павленко. Михаил Львович, а почему никто, кроме Головко, не поинтересовался состоянием северных?

Фельдман. Ну, конец смены… И потом, накануне все было нормально.

Викторова. Было нормально, а теперь у меня вон – сорок восемь!

Бобров (прохаживаясь по кабинету, качает головой). Да… скверно… Придется закрывать по старому расклину.

Павленко. Но ведь это получится чистой воды приписка!

Бобров (разводя руками). А что делать? Подводить людей?

Фельдман. А потом, Игорь Петрович, мы же не имеем права рисковать пробками.

Викторова. В данном случае рискуете вы! Ваш отдел!

Фельдман. Позвольте, мы ведь одно предприятие! Допуски, нормы расклина одинаковы для всех!

Викторова. Это только слова, только слова. Каждый отдел отвечает за свою работу!

Бобров. Погодите, погодите, товарищи. Давайте конкретно. Михаил Львович, у тебя какие допуски сейчас?

Фельдман. Тридцать две сотых. Как и в третьем квартале.

Бобров. А расклин?

Фельдман. Вот расклин-то завышен.

Бобров. На сколько?

Фельдман. По обмерам Головко – двадцать шесть и шестнадцать.

Бобров (качает головой). Да. Неважнецкие дела.

Викторова. Чем же квартальный закрывать? Семьюдесятью процентами?

Павленко. Ну а что же – делать приписку? Класть по размороженной и спокойно закрывать стандартом?

Бобров. Сейчас все обсудим, все решим. Ты, Игорь Петрович, только не горячись. Безвыходных ситуаций не бывает.

Фельдман. В конце концов, можно в четвертом дать двенадцать. Это решит проблему.

Павленко. В четвертом у нас коренные. Так что это проблему не решит, а усложнит. Расклин должен быть всегда не выше двадцати пяти.

Фельдман (вздыхает). Что поделаешь, от ошибок никто не застрахован.

Павленко. От ошибок страховаться по прямому должны не люди, а отделы.

Дверь открывается, входят Васнецова, Есин, Головко.

Бобров (обращаясь к Головко). Очень кстати, что ты здесь.

Головко. Мне Сергей Иванович сказал.

Бобров. Садитесь, товарищи.

Все рассаживаются.

Бобров. Значит, давайте сразу о главном. Дело в том, что вчера в конце смены Андрей Денисович, так сказать, по личной инициативе сделал замеры допусков и расклина на северной. И получил, прямо скажем, плачевные результаты. Двадцать шесть и шестнадцать. Просто рев и ползанье… Так что сейчас надо срочно решить в отношении выборки и шатунов.

Викторова. И по поводу закрытия.

Бобров. Да, и по поводу закрытия, конечно. Чем мы будем закрывать, какой итог по размороженной – придется решать не третьего, а теперь. Немедленно.

Есин. Ну, если так дело обстоит, надо проверить вагранщиков, да и по опокам тоже.

Головко. В том-то и дело, что все остальное в полном порядке.