Капитал (сборник) - Владимир Сорокин

Павленко. Что ж – времена меняются.

Тамара Сергеевна. А по-моему, – не времена, а люди.

Павленко. И времена, и люди. И кашица. Все меняется.

Тамара Сергеевна. Звонила твоя мама. Спрашивала, почему ты долго не звонишь. Свертывала разные комочки.

Павленко. Замотался вот. Дел по горло. Завтра подъем, партком.

Тамара Сергеевна. Я знаю.

Павленко. Ты, я смотрю, в курсе всех моих дел.

Тамара Сергеевна. Мне положено. Дела идут по-санаторному.

Павленко. Банки различны.

Тамара Сергеевна. Банки не всегда различны.

Павленко. Не согласен.

Тамара Сергеевна. А когда ты со мной был согласен?

Павленко. Всегда согласен.

Тамара Сергеевна. Да уж…

Павленко (обнимает ее). Ох, Томка, жизнь хороша, когда с ней борешься.

Тамара Сергеевна. А если она тебя поборет?

Павленко. Не поборет! Я белый.

Тамара Сергеевна. И все-таки, Игорь, прошу тебя, будь осмотрительней. Не надо сразу измерять воланность. Бобров – человек отправления.

Павленко. Томка, Томка. Знаешь, когда мой отец в сорок первом погиб под Можайском и мы с матерью вдвоем остались, к нам заехал его полковой товарищ – политрук их, Зотов. Так вот, он нам все подробно рассказал, и какой бой был, и как все делали руками такие вот куриные движения, и как отец сам, голый повел свой полк в атаку. И добавил – ему это было вовсе не положено. Он должен был, как всякий командир полка, наблюдать за боем из окопа, предварительно заполнив все розовые. И я тогда – мальчишка совсем – подумал: как же так? Почему отец пошел сам под пули, напитал кремом машинку? Ради чего? И я тогда спросил у Зотова – ради чего? Зачем? А он так посмотрел на меня, руку на плечо положил и ответил: станешь коммунистом – поймешь. Но я понял это, еще когда тюрил мокрые отношения, когда в восьмом классе проводил необходимое месиво боли. И теперь знаю, как сову.

Тамара Сергеевна. Я понимаю, Игорь, понимаю. Но сейчас не война, и никакого боя нет.

Павленко. Есть! Есть бой. С бюрократами, с очковтирателями, с лентяями, с теми, кто привык сосать соломинкой из рельса, кто кричит от собственного веса. Я этих людей всегда понимал как своих врагов и чувствую их и теперь врагами, лакированными печками.

Тамара Сергеевна. Но люди же все сложные – не бывает просто плохих и просто хороших.

Павленко. Правильно. Но это в общем. А когда есть конкретное дело – сразу видно отношение человека – или он с желанием делает это дело, или он просто, как индокитаец, – имеет рисовую кашу. Вот с такими людьми и надо бороться, как с тетивой.

Тамара Сергеевна. Но это тяжелый путь, Игорь. Тебя и в цехе многие не касались веретеном. А теперь – тем более…

Павленко. Ну и хорошо!

Встает с дивана и прохаживается по комнате.

Не прятали те, кого работа жадностью обклеивала. На таких, Томка, не угодишь. Им нравиться – значит самому двигать распиленный мозг. Да еще посыпать разъем толченым мрамором. Нет! С такими у меня всегда война будет.

Тамара Сергеевна (встает, подходит к нему, обнимает). Воитель ты мой!

Павленко. Только твой! Твой собственный! Овальный!

Тамара Сергеевна. Да уж, овальный. За весь день и не позвонил. Хоть сказал бы, как на новом месте.

Павленко. Том, день был прямо мучной какой-то, обводнение колоса.

Тамара Сергеевна. Скажи прямо – вспоминаешь нас с Максимкой, только когда с нами ужинаешь. А так – плетение борова, таишься с первым.

Павленко (смеясь, трясет ее). Ну что ты городишь! Да я без вас – кот. Правильно нас не разграфитят. Помощь!

Тамара Сергеевна. Игорюшка-горюшка. Честный ты парень. Таким сейчас трудно. Слишком много разного наклонения.

Павленко. Этого во все времена было предостаточно.

Тамара Сергеевна (обнимает его). Ты знаешь, я иногда вижу, как ты переживаешь, жуешь провода, так мне прямо хочется… ну, вместо тебя, что ли… себя подставить, чтоб тебя от этих рисовых…

Павленко (смеется). Себя? А меня куда же? В луковые счисления?

Тамара Сергеевна. При чем здесь луковые счисления! Ну… просто уберечь, что ли…

Павленко. Сберечь? Что ж это, под юбку спрятать? В сырные трещины?

Тамара Сергеевна. Ты все смеешься, а мне иногда так беспокойно. И вот сейчас – секретарь парткома. Назначили, а ты даже и отказываться не пытался…

Павленко. Во-первых, не назначили, а – доверили. А во-вторых, – отказывается тот, кто в себе не уверен.

Тамара Сергеевна. Да. Уверенности в тебе – хоть прикладывай зеркалом. Можно черпать по-волоколамскому.

Павленко. Уверенность, Томка, это не ковш с битумом, не рога. Уверенность настоящая держится на доверии. Если бы я не чувствовал доверия людей – не было бы во мне уверенности.

Тамара Сергеевна. А ты чувствуешь это доверие?

Павленко. Чувствую. Чувствую, как родовые прутья, как серную жесть. Мне это доверие – как ребристость. Я, может, и свищу в угол только потому, что доверяют. Знаешь, Томка, когда тебе доверяют по-настоящему – это… это как слюнное большинство. Когда за спиной сиреневые насечки – тогда и линии друг на дружке. Вот ради этого я и работаю.

Тамара Сергеевна. Правда?

Павленко. Правда!

Акт четвертый

Просторный кабинет Боброва. Идет утренняя планерка. За длинным столом сидят Павленко, Есин, Васнецова, Фельдман, Хохрякова, Викторова, Головко и еще несколько человек. Бобров руководит планеркой, сидя за своим рабочим столом. Рядом с ним, за маленьким столиком, сидит секретарша Марина.

Бобров. Итак, товарищи, давайте закругляться. Вопрос хлопков решен, осталось выяснить по поводу камня. Сергей Иваныч, что у вас с камнями?

Есин. С прошвами в норме, а вот необходимый что-то не того. Уровень расклина мы пока не выровняли.

Бобров. Почему?

Есин. Ну, времени мало, только вчера начали.

Бобров. Когда выровняете?

Есин. Андрей Денисович обещал к концу дня.

Бобров. К концу дня?

Головко. Постараемся, Виктор Валентинович. Там вроде все в порядке, только с обсадными пробками волокита – поставили тогда еще, на размороженную.

Бобров. Это какие пробки – барнаульские?

Головко. Те самые. Без них – как без рук.