Смерти.net - Татьяна Замировская

2. Внутри собаки пустота

Я копировалась седьмой раз, седьмой год подряд – в нашем городе регулярно случались теракты, поэтому было рекомендовано копироваться буквально всем. Именно после седьмого раза я поняла: что-то не так. Раньше я вставала с кресла, сотрудники отклеивали с моих висков электроды, спрашивали, как меня зовут и какой сегодня день (обычная процедура), а потом уточняли: «И что это значит? » (тоже обычная процедура). В этот раз они не спросили, как меня зовут, а сразу сказали: «Сегодня 25 марта 2043 года, и что это значит? »

– Это значит, что я умерла, – ответила я, как будто стоя на сцене, где на меня смотрят тысячи софитов и ни одной пары глаз. – Я проходила копирование в ноябре. Сейчас конец марта. Значит, я умерла в середине февраля и сейчас меня активировали – дубликат за ноябрь.

Вся эта процедура была регламентирована, я много раз ее репетировала перед процессом.

– Все правильно, – закивали сотрудники, которые уже, конечно, были не совсем сотрудники. – Идите домой, там вас будут ожидать все необходимые документы, формы для заполнения, подсказки для реабилитации, если будут какие-то вопросы, звоните нам, мы все объясним и расскажем.

– Причина смерти? – спросила я. – Что происходило с ноября по март? Эпидемия гриппа?

– Вы забыли, что всю информацию вы найдете дома, – улыбчиво выпроводили меня сотрудники, поддерживая под шероховатый (я удовлетворенно это отметила) мой змеиный локоть.

Я поехала домой заполнять формы и читать новости о том, что случилось за эти четыре месяца. Город ничем не отличался от обычного, разве что, как я уже говорила, был прозрачнее и ярче. Память, восприятие и воображение лучше реальности, я всегда это знала. Город был не очень многолюдным (значит, не эпидемия гриппа), и я сразу понимала, какие люди – фон и кэш, а какие – настоящие, мертвые. Точнее, дубликаты. Я ничего не чувствовала по поводу своей смерти, насколько я помню. Сложно переживать то, чему не был свидетелем.

Дома я тут же активировала доступ к друзьям, дочери, всем троим родителям (две мамы, с которыми я жила до совершеннолетия, и отец, с которым биологическая мама развелась, когда мне было тринадцать; я нащупывала воспоминания с восторженным содроганием – так ребенок, обмирая от брезгливости и счастья, нащупывает языком шаткий, скользко вихляющийся в лунке молочный зуб) и мужу.

От всех пришло подтверждение, а от него – нет.

У меня не было доступа! Я стукнула кулаком по столу, стало больно: мозг отлично помнил, что при ударе кулаком по столу становится больно. Но почему-то я понимала, что мозг это отлично помнит, и именно этим пониманием будто конструировала боль. Восприятие мертвых все-таки немного отличается от восприятия живых: я была словно под действием мощных ноотропов, седативов и антидепрессантов одновременно. Я читала про такой эффект (когда мозг не биологический, а цифровой, вы теряете некоторую естественную гормональную химию), поэтому не удивилась. Я не удивилась даже тому, что подумала про антидепрессанты – ведь их уже давно никто никому не прописывает.

Удивилась я только тому, что муж не пожелал со мной общаться.

И никто не захотел объяснить, что происходит и почему муж не дает мне доступ. Помимо этого, все было как обычно в таких случаях: слезы, видеопризнания, бесконечные разговоры о прошлом, сбивчивые рассказы о том, как все это было кошмарно. Мне сказали, что я погибла в теракте: на этот раз террористы пытались взорвать здание, где я работала. Восемь человек, находящихся в момент взрыва в холле, умерли мгновенно; от меня якобы мало что осталось, поэтому мой дубликат не смог стать настоящим мертвым (это те, кто умирал от ранений с неповрежденным мозгом, и мозг успевали скопировать перед смертью – такие мертвые были полезны для следствия, а еще ходили слухи, что в данном случае биосознание все-таки переходит в дубликат, а не умирает вместе с мозгом).

Каждое утро я начинала с чтения прошлых и нынешних новостей, хохотала над своими некрологами в социальных сетях, убрала из списка доступа около пяти друзей, чьи некрологи мне не понравились (одна подруга написала, что я разменяла все свои таланты и образование на рутинную и условно эталонную семейную жизнь – ну что ж), рассматривала фотографии нового бойфренда своей дочери и советовала ей, куда поступать (при моей жизни она не думала учиться, теперь решила – причем сразу в военную академию или на криминалиста, – видимо, на нее так повлиял тот теракт, хотя теракты случались чуть ли не каждый день), даже выпивала с друзьями онлайн. Но никто не мог объяснить ничего насчет мужа. А ведь именно ради него я пошла на процедуру – его в ужас приводила мысль о том, что нам придется расстаться, поэтому, как бы меня ни пугала необходимость раз в год делать бэкап (крайне редко бывают осложнения – что-то вроде новейшей версии шизофрении, человек после процедуры становится как неактивированная копия: не чувствует времени, у него будто исчезает сознание), я послушно ходила на копирование. И теперь он не хочет со мной общаться!

– Отец завел любовницу сразу после моей смерти? – спросила я у дочери.

Она пожала плечами.

– Нет, ну там свои какие-то проблемы.

– Свои какие-то? !

– Может, он сам потом расскажет, – поежилась она. – Ему же, наверное, раз в неделю напоминалка приходит: не желаете ли предоставить доступ?

– Вдруг у него самого нет доступа? Ему чем-то срезало все лицо целиком и невозможно войти в свой профиль? Ему вырезали глаза и сканер радужки теряет ориентацию? Ему отрезали пальцы и там больше нет отпечатков?

Дочь пожимала плечами.

– Вы же с ним видитесь! – кричала я. – Да спроси у него прямо, в чем дело!

Она отвечала что-то невнятное: не виделись давно, все заняты, свои какие-то дела у всех, ты понимаешь.

Да, я угрожала ей: если не скажешь, что там происходит на самом деле, перестану с тобой разговаривать. Дочь, будто автомат, снова пожимала плечами. Я переставала с ней разговаривать, но начинала скучать и возвращалась – этот медленный вязкий шантаж выводил меня из себя. Я понимала, что в обычном своем живом состоянии, обладая биосознанием, надпочечниками и гипоталамусом, наверняка и точно бы погрузилась в панику, депрессию, невозможность принять. Как ни странно, теперь я чувствовала только тоску и легкое раздражение.