Царица Синдов - Лилия Орланд

– Гунн, хватит! – приказала Тиргатао, жеребец послушно поднял голову и направился к берегу.

Девушка сняла одежду и с удовольствием несколько раз окунулась в прохладную воду. Не спеша одеваться, она набрала полную флягу, с удовольствием напилась и влила несколько глотков в рот эллина.

Затем подозвала мокрую довольную Арру, присела перед ней и, удерживая рукой за подбородок, чтобы смотреть прямо в глаза, сказала:

– Ты должна привести того, кто поможет этому человеку.

Арра моргнула и умчалась выполнять приказ. А Тиргатао растянулась на траве подле незнакомца и уснула, слушая его слабое дыхание.

Меотиянка незаметно для самой себя отправилась в страну снов и уже не видела, как пробежала рядом изумрудно-зелёная ящерка, выискивая нагретый солнцем камень, как пели в высокой траве цикады, как верный Гунн мягкими губами срывал тонкие стебельки цветов, в то же время чутко замечая все, что происходит вокруг. Вот конь заметил приближение чужака и уже вскинул голову, собираясь ржанием предупредить хозяйку об опасности, но почувствовав в своей голове ласковые, успокаивающие слова, расслабился и вернулся к своему занятию.

Тиргатао сквозь сон ощутила нежное поглаживание чьих-то пальцев по своей щеке. Так гладила мама, всплыло откуда-то из глубин детское воспоминание. Девушка беспокойно зашевелилась.

– Спи, спи, милая, – раздался ласковый голос, не позволивший открыть глаза.

Охотница сквозь сон почуяла чужое присутствие, но проснуться как ни странно не смогла. Дёрнувшись, Тиргатао провалилась в кошмар. Снова она оказалась в маленьком селении, в котором жила много лет назад вместе со своими родителями.

Вокруг было темно.

Потому что была ночь.

Та самая ночь, которая изменила всё и для Тиргатао, и для её отца. Та самая ночь, которую она никогда не забудет.

Ещё не раздались на улице крики раненых и умирающих, не было ещё испуганного ржания стреноженных лошадей и отчаянного лая собак, не вспыхнули ещё крытые камышовой соломой крыши домов, озарив ночь ярким светом. Только мать, босая и с распущенными чёрными волосами, защекотавшими девочке лицо, прошептала: «Проснись, Тиргатао».

И она проснулась.

По её щеке мягким листком водила колыхаемая лёгким ветром травинка. Лишь малой толики мгновения хватило меотиянке, чтобы заметить и оценить опасность. В следующий миг в дело вступили уже тренированные мышцы охотницы. Отпрыгнув назад, перекатилась к брошенной под ивой одежде и седельным сумкам, чтобы в следующее мгновение вскочить, уже держа в руке острый акинак [2 - Акинак – короткий меч. ].

– Постыдилась бы голой перед старухой скакать-то, – раздался ехидный старушечий голос. – Чай, уже не дитё малое.

Его обладательница, опираясь о сучкастую клюку, стояла у распростёртого на земле тела эллина. Она была одета в некрашеное холщовое платье и длинную накидку с капюшоном, который почти полностью скрывал её лицо.

У её ног, с правой стороны, удобно устроилась Арра. А в левую руку доверчиво тыкался носом Гунн в надежде на угощение.

«Вот предатели», – подумала Тиргатао. – «Но как ей это удалось? ».

«Думаешь, только ты одна умеешь разговаривать с животными? » – Прошелестел прямо в голове тот же противный голос.

От удивления у меотиянки приоткрылся рот, но она даже не заметила этого. Вряд ли бы она обрадовалась, если б увидела сейчас своё отражение: обнажённая, со спутанными после купания в реке волосами, с испачканными зелёной травой локтями и коленями, коротким мечом в правой руке и приоткрытым от удивления ртом.

– Закрой рот, а то муха залетит, – уже человеческим голосом сказала старуха и гаденько захихикала.

– Ведьма! – ахнула озарённая догадкой девушка и приняла боевую стойку.

– Сама ведьма, – обиделась старуха. – Ты ведь тоже понимаешь слова-мысли, а я тебя не обзываю. Во мне нет зла. Вон можешь спросить у своих животных, иначе они ко мне бы не подошли.

Будто в подтверждение её слов собака, не двигаясь с места, меленько завиляла хвостом.

– Как ты заставила их предать меня? – голос у Тиргатао дрожал от обиды.

Ведь Гунна она взяла из племенного стада ещё жеребёнком. А Арру, от которой отказалась мать, вообще выкармливала парным молоком, для чего почти месяц вставала до рассвета и шла со старшими женщинами в поле, чтобы подоить коров.

И вот теперь, после всего, что было, предательство?

– Они верны тебе, просто я сильнее. Я велела не будить тебя, и твой конь, не почуяв во мне зла, послушался. Если бы у меня были дурные намерения, он, скорее всего, стал сопротивляться моему воздействию. А твоя сука позвала меня сюда, чтобы помочь раненому человеку.

– Хорошо, – Тиргатао не до конца успокоилась, но ей очень хотелось поверить этой странной незнакомке, которая тоже понимала животных и разговаривала с ней при помощи слов-мыслей.

– Теперь ты оденешься? – в голос женщины вернулась насмешка.

А Тиргатао теперь, когда схлынуло возбуждение, навеянное опасностью, заметила, что она, и правда, не одета. Тут же пришло смущение, а вслед за ним воспоминание о заветах Псатии, что негоже дочери вождя в недостойном виде на люди показываться. Стараясь всё же не терять достоинство, и держа незнакомку на виду, меотиянка прошла к своей одежде и брезгливо скривилась. Но деваться было некуда, сменной одежды девушка, которая уже давно должна была вернуться домой, не взяла.

Пропитанные потом кожаные штаны и рубаха, высохнув на солнце, задубели и тут же начали натирать во всех возможных местах, едва Тиргатао натянула их на себя. «Настоящие воины не жалуются», – напомнила себе меотиянка, стиснув зубы.

Расстроившись из-за одежды, девушка не заметила внимательного взгляда серых глаз незнакомки, блеснувших из-под капюшона, перед тем, как она склонилась над раненым.

Завязав пояс и прикрепив к нему ножны, Тиргатао почувствовала себя гораздо увереннее.

– Иди сюда, – раздался старушечий голос, – помоги мне.

Тиргатао на несколько мгновений замерла с акинаком в руке, не в силах принять какое-либо решение. Меч придавал руке вес, а без оружия меотиянка чувствовала себя беззащитной. Но, глядя на своих верных друзей, расслабленно нежащихся в тени раскидистой ивы, Тиргатао всё же вложила акинак в ножны. Чутью Гунна и Арры она привыкла доверять даже больше, чем своему. И если животные не видят в старухе зла, значит, его там нет.