Фаворит Марии Медичи - Татьяна Яшина

– Я ужасно хочу есть! – сообщила ему девочка, оказываясь рядом и смотря на него снизу вверх. – Я Мари де Бражелон, если вы не запомнили с первого раза.

– А я – Арман дю Плесси, – обрадовался мальчик.

– И маркиз де Шийу? – уточнила девочка, подходя к каминной решетке, где гудело пламя.

– Я еще не привык, что меня так называют, – смутился мальчик. – Это для школы. Точнее, для Наваррского коллежа.

– Наваррский коллеж? – Арман почувствовал, как дама разглядывает его с головы до ног. – Из Пуату – в Наваррский коллеж?

– Из сеньории Ришелье, – еще раз поклонился аббат. – Арман – сын покойного прево Франсуа дю Плесси де Ришелье. Младший сын, – после последнего уточнения отца Мюло интерес дамы стремительно улетучился.

– Я ужасно замерзла и ужасно растряслась на ваших колдобинах, – сообщила девочка, потянув его за руку и усаживая рядом с собой на скамью перед камином, спиной к столу, где трактирщица и помогающий ей Дебурне сервировали ужин. – Но могу вас утешить – после Блуа дорога начнется вполне приличная.

– Конечно, мадемуазель, – охотно согласился он и подумал, что ни у одной девочки не видел таких прозрачно-голубых глаз.

– А сколько вам лет? – Мари расстегнула золотую пряжку и распахнула плащ – платье на ней было тоже темно-синее и шелковое – вынула из вышитого поясного кошеля маленький костяной веер и принялась им обмахиваться.

– Мне девять.

– Я думала, вы старше. Мой брат отправился на учебу, когда ему исполнилось одиннадцать. Но вы высокий для своего возраста, маркиз, – девочка коснулась веером его руки. – А мне семь, и меня вместе с сестрой отправляют на воспитание в монастырь. А у вас есть сестры, маркиз?

– Да, три сестры, и они тоже в монастыре.

Когда туда отправили маленькую Николь, он рыдал три дня. А ведь мадемуазель Барбара де Бражелон еще младше!

– Раз вы едете на учебу, у вас с собой должны быть перо и чернила? – понизив голос, спросила Мари.

– Да, мадемуазель, – он тоже распахнул плащ и выудил гусиное перышко и маленькую серебряную чернильницу с крышкой.

– Я хочу, чтобы вы мне написали что-нибудь на память, – закрыв лицо веером, прошептала девочка, прищурившись. – Или нарисовали. Вы умеете рисовать?

– Немного, – на самом деле рисовать он вообще не умел, лошади выходили похожими на пушки, а пушки – на лошадей. А когда он попытался с натуры изобразить аркебузу, висящую у входных дверей, аббат Мюло покраснел и отобрал рисунок.

– Нарисуйте мне что-нибудь на память. Какой-нибудь символ. Символ нашей нечаянной встречи, Арман, – последнее слово девочка произнесла низким замогильным голосом, но на юного маркиза это подействовало самым стимулирующим образом.

Расправив на колене поданную девочкой четвертушку бумаги, он одним движением открутил крышку чернильницы и вонзил туда перо – словно шпагу в грудь заклятого врага.

Не обращая внимания, что пачкает чернилами пальцы, лихим движением он изобразил на бумаге довольно узнаваемое сердце.

– Чем вы там занимаетесь, мадемуазель? – голос мадам де Бражелон звучал обеспокоенно. Мари зажмурилась. Спрятать бумагу? Поздно. Смять? Захрустит.

Когда мадам преодолела три шага до скамьи, где сидели дети, Арман заштриховывал языки пламени, которыми увенчал нарисованное сердце.

– Что это вы изобразили, юноша? – спросила дама, протягивая руку к рисунку и гневно хмурясь.

– Это эмблема ордена иезуитов – пылающее сердце, – пояснил мальчик и потупился. Мари приоткрыла один глаз.

– И в самом деле, – подобрела мадам де Бражелон, – отрадно видеть такое благочестие.

Мари открыла второй глаз и принялась изучать закопченный потолок с самым невинным видом.

– Вы собираетесь вступить в орден иезуитов [4 - Орден иезуитов – мужской духовный орден Католической церкви. Основан в 1534 г. Игнатием Лойолой в значительной степени как ответ движению Реформации. Устав ордена, с одной стороны, предусматривает беспрекословное повиновение младших старшим, абсолютный авторитет главы ордена, подчиняющегося только Папе Римскому. С другой стороны, орден разрешал вести светский образ жизни, скрывая принадлежность к иезуитам, освобождал от соблюдения многих религиозных предписаний. К концу XVI века иезуиты создали чрезвычайно гибкую, прочную и могущественную организацию, охватывающую многие страны мира. ], маркиз?

Арман не успел ответить – к ним стремительно приблизился аббат Мюло.

– Орден иезуитов запрещен на территории Франции! – провозгласил он и решительно выхватил листок у мадам де Бражелон. – После того как в прошлом году нечестивец Жан Шатель кинулся с кинжалом на его величество Генриха Четвертого, ведомый их злокозненными наущениями, – ни один иезуит больше не пересечет границу королевства!

Аббат кинул листок в огонь, и нарисованное сердце объяли настоящие языки пламени.

Мари опять зажмурилась.

– Кажется, ужин готов, мадам, – тяжело дыша, сказал аббат. – Боже, храни короля.

– Боже, храни короля, – хором ответили мадам де Бражелон, Мари, Дебурне, трактирщица и два ее парня, седой лакей, нянюшка Барбары и сама крошка, отчаянно картавя, присоединила свой лепет к общей молитве.

Мари усадили подальше от мальчика, и за ужином они могли только переглядываться, к вящему огорчению обоих.

Даже отменный пирог с черникой и медом не исправил сожаления, с каким Арман проводил глазами поднимающихся после ужина наверх представительниц семейства Бражелон.

– Юноша, вот вам урок на будущее: никогда не смешивайте чувства и политику, – рука аббата на плече ободряюще сжалась.

На следующее утро все еще спали, кроме трактирщицы, подавшей им завтрак, от которого сонный мальчик наотрез отказался.

Дорогу покрывала изморозь, и Арман размышлял, растает ли она к тому времени, когда Мари тронется в путь, или карета Бражелонов покатит до перекрестка по их следам.

Глава 3. Первый день в коллеже (ноябрь 1594, Париж)

Колокол Сен-Шапеля отбил восемь утра, когда Арман в сопровождении Дебурне подошел к дверям Наваррского коллежа. Мальчик замер, задрав голову и рассматривая статую Девы Марии, украшающую высокий стрельчатый проем. Острые скаты четырех черепичных крыш блестели на холодном октябрьском солнце, как и окна трех этажей строгого, как учебник латыни, здания. Статуя Богоматери ласково глядела на новичка и на трех нищих, что прикорнули у дверей, выставив на мостовую выщербленную деревянную чашку – одну на всех.

Ободренный взглядом Мадонны, Арман шагнул за порог, не дожидаясь, пока слуга подтолкнет его в спину.