Загадки Красного сфинкса - Татьяна Яшина

– Граф Мансфельд [6 - Мансфельд Петер Эрнст (1580–1626) – военачальник Тридцатилетней войны, чьи войска славились плохой дисциплиной и зверствами. ] набирает армию! Идет война, парень! На полях Вюртемберга льется кровь, и храбрецы вроде тебя бьются там, как настоящие мужчины! Здесь ты болтаешься без дела, а в армии графа попал бы, – тут он подтащил меня за рукав к двери кабака и прислонил к косяку с зарубками, – попал бы в гренадеры! Здоров как молодой бычок, – он одобрительно похлопал меня по плечу и загривку, – болтаешься без дела, пойдешь по кривой дорожке! Вступай лучше в армию! Два дуката в месяц, сапоги, мундир и меч! Дослужишься до офицера – сто дукатов в месяц, парень!

Вокруг нас собралась небольшая толпа. Всем было ясно, что происходит, и люди смотрели на маленькое забавное представление, решающее чью-то судьбу.

– Такой молоденький… – прошамкала старуха с корзинкой гусиных яиц.

– Такой хорошенький! – закатила глаза проститутка.

– Давай, парень, война – мужское дело! Мундир! Сабля! Золото! – закричали наперебой несколько оборванцев, отлепляясь от стены харчевни и подходя ближе.

– Мальчик, а твоя мать знает, куда ты собрался? – спросила немолодая горожанка, глядя мне в глаза.

– Умереть всегда успеешь, парень, – поддержал ее широкоплечий возчик, остановивший телегу с дровами посреди улицы.

Я слышал всех и не слышал, голова моя шла кругом. Я воочию увидел выход для моего зверя – прямо сейчас можно было скрепить контракт, выпив кружку пива с положенной на дно золотой монетой – дукатом графа Мансфельда. Следовало поймать монету зубами – и контракт считался подписанным, подпись на документе была формальностью. Я могу сейчас всего лишь принять из рук вербовщика выпивку – и уже никогда не увижу опостылевшие улицы Парижа, дом дю Плесси и свою семью.

Я подумал о матушке и отце – но мысль о сражениях, о Вюртемберге, который так далеко, оказалась сильней. Под приветственные крики оборванцев я взял кружку, которую торжественно протягивал мне ухмыляющийся вербовщик. Ручка была мокрая, я испугался, что выроню выпивку и контракт не состоится, как вдруг почувствовал резкую боль.

Потому что в ухо мне вцепилась толстая женщина в высоком плоеном чепце, в которой я узнал свою старшую сестру Марию.

– Забери свое мерзкое пойло, мерзавец! – закричала она в лицо вербовщику. – Ты никуда не пойдешь, Люсьен!

Выкручивая мое ухо, она другой рукой выдернула у меня кружку и запустила ею прямо в грудь вербовщику, окатив пивом его кожаный колет – но монета осталась на дне.

– Да куда ты лезешь, полоумная баба! – взревел он и кинулся на нас. Сестра побежала прочь, таща меня на буксире, но ландскнехт уже вцепился мне в ворот рубахи. Оборванцы окружали нас, не отставая от своего предводителя.

– Оставь их, иуда! – закричал возчик, щелкая кнутом по руке бородача. – Сам воюй за своего Мансфельда!

Бородач, зарычав, отпустил меня и оглянулся, но возчик заорал «Ю-ху-у-у! » и хлестнул вожжами своих тяжеловозов, направляя телегу вразрез между мной и вербовщиком. Под ее прикрытием мы с сестрой свернули в переулок, потом в другой, в третий и остановились только когда Мария изрядно запыхалась.

– Люсьен, мальчик мой, какая муха тебя укусила?

– Мне семнадцать лет, я могу делать что хочу! Надоело! Хочу уехать! Хочу на войну!

– Офицером решил стать? Размечтался! Дадут тебе в руки пику и зарубят в первой же стычке!

– Ну и что? Ну и зарубят. Сколько людей вербуется, что я, лучше других, что ли?

Мы присели на крыльцо у какого-то дома и на наш громкий спор опять начали собираться зеваки. Увидев это, сестра замолчала, взяла меня за руку и приблизила мое лицо к своему:

– Люсьен, если ты хочешь чем-то заняться, тебе не обязательно уезжать на войну. Хочешь, я поговорю с мужем, и он возьмет тебя приказчиком? Уж два дуката в месяц точно заработаешь.

Как будто я хотел денег! Я представил себе ее мужа Жана-Батиста, его кроткую длинную физиономию… Представил его контору – тесное, темное здание с вечным запахом уксуса, представил, как я торгую уксусом, и мы все ходим к матушке на обеды по воскресеньям… Я уже было открыл рот, чтобы ответить, но увидел, с какой тревогой смотрит на меня сестра, увидел, как тяжело она дышит, как съехал чепчик с ее поседевших волос – никогда она не допускала ни малейшего беспорядка в туалете! И сказал совсем другое:

– Спасибо, Мария. Я подумаю.

Мне показалось, что она испугалась еще больше.

– Люсьен, что с тобой? Что? – ее губы задрожали, и она уткнулась в кружевной платочек. – Ты убьешь матушку, за что ты хочешь ее так наказать? Что мы сделали тебе плохого?

Я взял ее за руку и спросил:

– Проводить тебя до дому? Обещаю до завтра не убегать на войну.

– Нет уж, давай-ка лучше я тебя провожу, мой милый.

Когда мы зашли в наш маленький домик, то первым, что услышали, было мое имя, повторяемое на разные лады. То разом говорили батюшка и матушка, то мое имя произносил какой-то мужчина. Я удивился, Мария испугалась.

– Ты же не взял монеты, не взял! – прошептала она, и тут нас заметили из комнаты. Матушка привстала в своем кресле и махнула рукой, приглашая нас быстрей входить.

– А вот и Люсьен, – сказал батюшка, адресуясь высокому нарядному мужчине, в котором я узнал мажордома дю Плесси, мсье Фредерика Клавье.

Глава 5. Родительские наставления

– А вот и Люсьен, – повторил мсье Клавье, внимательно оглядывая меня с ног до головы. – Тебя вызывает госпожа дю Плесси. – Сегодня вечером, в восемь.

Он медленно развернулся и, сопровождаемый моим батюшкой, почтительно открывавшим перед ним двери, вынес свою величавую фигуру из нашего дома.

Первой заговорила Мария:

– Что еще натворил этот негодник? Люсьен, что ты наделал, что за тобой пришел сам господин мажордом?

– Ни…ничего, я клянусь!

– А что, кстати, он еще натворил, дочь моя? – батюшка приблизился и поцеловал Марию. – Залез на собор Парижской Богоматери? Купался в Сене? Подался в монастырь?

– Почти! Я вырвала нашего младшенького из рук вербовщика герцога Мансфельда! Еще миг – и наш Лулу отправился бы воевать в Чехию, или где там есть этот нечестивый Вюртемберг!