Украсть богача - Рахул Райна

Клэр молчала. В этом она сумела бы победить на Всеиндийских экзаменах.

– Я приду за ним завтра, – заключила она.

Наутро, когда я проснулся и стал собирать вещи – пенал, модные кроссовки, надежды и мечты, – отец зловеще улыбнулся мне.

Я знал эту улыбку.

Я ни разу не повысил на него голос, никогда в жизни. Я вообще старался ни в чем ему не возражать. Однако же в тот день осмелился.

– Нет, – сказал я. – Нет, папа. Не надо. – И забарабанил кулачками по его груди.

Дальше вы и сами догадались. Он орал. Бесился. Избил меня. Еще и нотацию прочел. Избавлю вас от подробностей. Но это было очень театрально.

– Мы уедем. Она никогда нас не найдет. Если эта белая женщина воображает, будто сможет украсть мою кровинку, то она ошибается. Собирайся! Никто не отнимет у меня сына.

Я рыдал. К концу сборов все мои вещи были в пятнах от слез. Папа сломал мой пенал – просто потому, что мог. Поднялся со мной на верхний этаж, постучал в дверь и заставил отдать игрушки и тетрадки соседям.

Кроссовки остались мне. В них было удобнее крутить педали, и в тот день я, с кроваво-красными от слез глазами, вез лоток по Пахарганджу [97 - Район в центре Дели. ], а отец с улыбкой шел рядом. Впрочем, через три дня его довольная мина испарилась, когда рядом с лотком затормозил джип и замначальника полиции приказал предъявить лицензию на торговлю.

Отец едва не рассмеялся. Полицейский взял дубинку, размахнулся и треснул его по башке.

Отец упал.

Полицейский наклонился к самому его лицу и процедил:

– Мой босс просил передать: упаси тебя бог еще хоть раз огорчить белую женщину. Понял?

Прежние папины враги были сплошь мелюзга. Тогда он этого не понимал. Они решали вопросы силой, пускали в ход ножи и кулаки, а если противник не поднимался, чтобы продолжить драку, считали, что победили. Этот новый враг знал: лучшее оружие – закон.

* * *

Помню, как впервые переступил порог монастыря Святого Сердца.

И очутился в раю. Газоны, насколько хватало глаз. Армия садовников. Красные черепичные крыши. Часовня. Высокие сильные деревья. Я никогда такого не видел. Я словно перенесся в другую страну.

Единственным признаком того, что я по-прежнему в Индии, были девочки, дочери нашей элиты, получавшие здесь хорошее западное образование, чтобы потом уехать и начисто забыть о прошлом.

В тот день, как и во все последующие, они обращали на меня внимание, лишь когда хотели посмеяться. Я чувствовал себя невидимкой. Я вынужден был сторониться их в коридорах, юркать в классы, отпрыгивать на газон, чтобы меня не толкнули. Клэр показала мне школу, провела по кабинетам, учительницы натянуто улыбались, но за спиной тоже посмеивались надо мной.

Впрочем, кое-кто из девчонок на меня смотрел – из благотворительных классов, дочки далитов, которые приняли христианство, чтобы бесплатно устроить детей в школу и перебраться с нижней ступени одной кастовой системы на нижнюю ступень другой.

Я подмечал детали. Никаких бетонных строений. Все из дерева, но не нашего, индийского, дешевого, рассчитанного от силы года на два. Это отличалось. Дерево для дочерей европейцев – «Девятнадцатый век», – сказала мне Клэр, монастырь строили на деньги французского коммерсанта, торговавшего ситцем и слоновой костью.

Обслуга – садовники, уборщики – открыто таращилась на меня. Они чуяли, что мне здесь не место, что монахиня не должна водить меня за руку, баловать, воспитывать, учить. Они догадывались, что я такой же, как они.

На вторую неделю я заявился один, без Клэр. И, как дурак, гордо вошел в ворота.

Чья-то рука преградила мне путь.

Верзила с глазками-бусинками оттащил меня в сторонку, тут же, у ворот школы.

– Проверка! – рассмеялся он. – Никакой грязи!

Я растерялся. У меня задрожала губа.

Он покачал головой – вот же парень бестолочь! – велел вытянуть руки и показать ладони.

Я стоял, как машина в пробке, солнце обжигало мне шею, припекало спину, мимо меня по улице шли мальчики и мужчины, глазели на странный ритуал у ворот белого человека.

Охранник докрасна растер мою кожу и рассмеялся.

– Думал, вдруг сверху ты смуглый, а дальше белый.

И это было только начало, хотя тогда я этого и не знал.

Люди шептались. Ненависть ко мне крепла.

– Что здесь делает этот оборвыш? – удивлялся садовник.

– Только школу собой поганит, – почесывая задницу, добавлял повар.

– Ох уж эти чокнутые гора, воображают, будто могут переделать Индию, – говорил электрик.

Дирижировал сплетнями против меня человек по имени Дхарам Лал, помощник казначея.

Сам казначей был почтенным монахом лет семидесяти с небольшим, который дни напролет возился в саду, пичкал детей карамельками и разгадывал кроссворды. За финансы отвечал Дхарам Лал, он же нанимал и увольнял сотрудников. В школе он был самым влиятельным индусом, и он меня ненавидел. Все как всегда, правда, друзья?

Он мне до сих пор снится в кошмарах, эти его рваные усищи, точно зубцы ножовки.

С первого же взгляда на него я просек, что ему жилось нелегко. Дхарам Лал поднялся из грязи в мир, где можно носить белые рубашки и заниматься умственным трудом в удобном кабинете с кондиционером. Он сам всего добился. Я сразу же это понял. Мне не нужно было объяснять. И гадать, что к чему. Понял, и точка.

Где-то через месяц после того, как я начал учиться в школе Святого Сердца, он пришел в крохотную келью Клэр, когда наш с ней урок подходил к концу. Постучал в дверь, причем громко, ворвался, не дожидаясь ответа, и молча уставился на нас недобрым взглядом. Клэр и бровью не повела: она просто игнорировала его, и мне ничего не оставалось, как проговаривать английские слова, хотя я и посматривал между делом на Дхарама Лала.

– Значит, это и есть тот самый мальчик? – спросил он наконец. Я позволил себе смерить его взглядом. Руки у него были в шрамах, как у моего отца: грубые, мозолистые, натруженные. Этим рукам приходилось немало работать, равно как и моим. Теперь у меня руки мягкие. Я почти забыл себя прежнего.