Не хочу - Ринат Валиуллин

Закурил еще одну и увидел напротив, в соседнем доме, еще одного лунохода. Он тоже курил. Мне показалось, что он видит меня. Это мне не понравилось, я выбросил окурок вниз, долго смотрел, как тот кометой устремился навстречу земле. За дверью было тепло, но я продолжал морозить себя, словно хотел отрезвить свою жизнь. Снова посмотрел на соседа через двор, тот будто копируя меня, тоже бросил окурок. Я попытался рассмотреть ночной силуэт и увидел копию вчерашнего себя.

Судьба Прохора была среднестатистична и пятидневна: жена, телевизор, работа. Жизнь. Задолбала. Долбала и жена своей любовью. Она вместе с жизнью стала уже чем-то единым, опостылевшем, родным и необходимым.

Юным Прохора трудно было назвать, ночи его стали беспокойнее и длиннее, гораздо длиннее тех, что в молодости, когда достаточно было закрыть глаза, чтобы скоро увидеть утро. Лицо обветрилось временем и помрачнело от вредных привычек, позвоночник просел, желудок растянулся и выкатился. По ночам не спалось, он выходил на балкон и много курил, кидая окурки в пепельницу неба, где они замирали, тлея мерцающими огоньками. Никого, только он и полное бледности, испитое, с синяками лицо Луны. В сумерках души напрашивался лай. Прохор не любил тишину, потому что она особенно явно давала ему ощутить, как что-то упрямо возилось в хворосте его ребер и пыталось выбраться наружу. Сердце шалило. Его стало много, и оно требовало расширения жилища. Он же, будучи человеком неорганизованным, но тщеславным, не знал, как его успокоить, пил. «Захер я ел этот торт после всего? Теперь весь в сомнениях: себе оставить или наружу? Захер вообще мне такая жизнь? », – думал он, не представляя, как бы ее, жизнь, сделать более осознанной и творческой. Выйдешь на балкон ночью, закуришь, посмотришь на небо. Оно чистое и звездное, только Луна затылком. Ей скучно, соседу тоже стало скучно, и он вернулся обратно в тепло.

Наконец, я тоже очнулся и скользнул обратно в квартиру, вернулся в Тиндер:

– Ты куда пропал?

– Вышел покурить.

– Я тоже себе кофейку заварила. Надоело.

– Что?

– Переписываться.

– Ладно, тогда до завтра.

– Я не об этом.

– А о чем?

– Может, позвонишь, наконец?

– А! Вот я тупой.

– Нет, это я острая.

– Как месяц сегодня.

– Думаешь, уже месяц?

– Да, не меньше, я-то думаю, что он сегодня такой острый. Видимо, время пришло, резать правду-матку.

– Ты еще успеваешь на небо смотреть. Счастливчик.

– Тебе кто мешает.

– Беготня, голову не поднять.

– Не поднимай, можно просто лечь на землю, и смотри ему в глаза, сколько хочешь.

– А ты романтик.

– Намекаешь на роман?

– Надоело.

– Что именно?

– Намекать. Придется приехать.

– Действительно романтично.

– На метро поедешь?

– Нет, на машине.

– На машине не так романтично.

– Точно романтик.

– Нет, сегодня я Прохор.

– Почему Прохор?

– Родители меня так хотели назвать.

– Это была бы совсем другая жизнь. Я хочу сказать, хорошо, что не назвали.

– Почему хорошо?

– Прохор не может быть романтиком.

– Может, но тогда он Прохором быть перестанет.

Марина рассмеялась скобками на экране.

– Ты действительно хочешь, чтобы я приехал?

– Нет, лучше позвони.

– Чем занимаешься? – набрал я ее номер, где улыбка сменилась на удивление.

– Лакирую свою привлекательность.

Голос был приятный, как французский парфюм, мягкий и глубокий. Именно таким я его и представлял, а теперь вдыхал через трубку. Столько времени переписываться, когда можно было просто наслаждаться женским голосом. Современный мир делает нас черствыми, мы уже боимся звонить, даже чтобы поздравить, голос – это слишком тактильно, слишком лично, слишком страшно. Текст совсем другое дело – написал, вроде как отписался, дело сделано и можно дальше заниматься собой.

– В красный?

– Откуда ты знаешь? – удивилась она в трубку.

– Хочешь, еще расскажу!

– Жажду!

– Губы накрасила красным, чтобы закрасить места поцелуев. Навела тени, загладила кремом усталость воспоминаний.

– Кошмар, ты за мной следишь?

– Потом подвела глаза, чтобы те тебя никогда больше не подводили. Тушью стерла с ресниц пыль разочарований. Расческой поправила волосы, разглаживая фибры души. Сомнения рассеяла окончательно духами. Улыбнулась, оставив уныние зеркалу, и собралась выйти на улицу к новым цветам и поклонникам.

– Вау! Да ты волшебник! Не хочешь стать моим поклонником?

– У меня цветов нет. Да я и старше тебя и не такой красивый.

– Не напрашивайся на комплимент. Со мной тебе совсем не обязательно быть красивым, со мной тебе достаточно просто быть. Правда, я про тебя совсем ничего не знаю. Может, расскажешь что-нибудь?

– Это долго.

– Хотя бы чуть-чуть.

– Ладно, – стоял я посреди комнаты в одних трусах. – Слушай: Жил-был человек, – подошел к зеркалу и начал кривляться с трубкой в руке. – Квартира его была настолько маленькой, что он жил в кровати, кухня его была настолько крохотной, что он завтракал в холодильнике, в душе ему было так скучно, что он лез в чужие. Ты еще не уснула? – спросил я Марину.

– Нет, очень интересно, продолжай.

– Взгляд его был настолько недальновидный, что он опирался на чужие точки зрения. Мозг его был настолько крошечный, что он пользовался чужим мнением, настроение его портилось так быстро, что он хранил его в морозилке…

– Ты чего замолчал?

– Я думаю. Как бы он ни пытался научить говорить свое имя, оно не говорило ни о чем. Как бы он ни представлял, он не представлял собой ничего. Он был настолько одинок, – посмотрел я на себя в профиль, – что не воспринимал людей, он был настолько не сдержан, что все время держался за телефон, чтобы не натворить. Мир его был настолько внутренним, что остальное время он проводил в виртуальном. Жизнь его была настолько логична, что он чувствовал себя встроенной деталью. Жила-была деталь, которая не знала, как ей стать человеком.

– Это же про меня, – через несколько секунд молчания произнесла Марина. – У меня никогда не получалось жить ради всех. Поэтому я жила ради одного человека.