Эпоха молчания - Александра Трофименко

– Успокойтесь! – ошеломленно произнес врач. – Ной через час, – он опустил глаза на счетчик и, тяжело вздохнув, добавил. – Мальчик жив.

3 апреля

Ничто в этом мире не длится вечно. И любая, даже самая кровавая революция рано или поздно заканчивается. А здесь, у нас, все было не так кроваво. Если, конечно, не считать зашитые в спешке рты. И когда мир наконец немного успокоился, нам объяснили новые правила.

Людей разделили на касты. Самыми главными и важными стали так называемые голоса. К ним, в первую очередь, отнесли чиновников всех мастей, которые несли новые законы и распоряжались государством. Для галочки им тоже выдали счетчики, если мне не изменяет память, по пять тысяч слов на день, потому что они вроде как тоже должны были думать и нормировать то, что хотят произнести. На практике же всем было плевать, сколько слов в день они произносят. За все время существования нового государства не было ни одного публичного судебного процесса, направленного против кого-то из них из-за нарушения речевых ограничений.

К ним же, кстати, относились и судьи, а также редакторы газет, директоры заводов. В общем, все те, в чьих руках теперь была власть.

Вторую касту составили люди, которых действительно ограничивали в количестве слов. Их так и назвали – ограниченные. Потому что все еще были профессии, где слова имели значение. Да и вообще, нельзя было просто так взять и зашить рты всем сразу. Оставались полицейские, охранники, врачи, продавцы, сантехники, секретари, повара, телеведущие и многие другие. Но, если быть честным, в этой касте оказались граждане, которые чаще всего просто не представляли угрозы. А даже если и представляли, то им давалось слишком мало слов. Вообще, сама возможность говорить была привилегией, которую очень ценили и боялись потерять.

Тут в плане количества все было слишком индивидуально. 15 тысяч слов – достаточно усредненное значение, которое поступало на счетчики ограниченных в начале каждого месяца. А ведь были штрафы. Много штрафов. Но об этом позже.

Последней и самой низшей кастой стали молчуны. Те, кому законодательно запретили произносить слова. Счетчики на их ремнях всегда были пусты и висели лишь для одной цели – следить за молчанием. Молчуны делились на зашитых и врожденных. Зашитые заслужили, если можно так выразиться, свое «почетное звание». Коротко говоря, каким-то способом (а их было много) нарушили закон, и по решению суда им зашили рот и отправили в гетто. Параллельно с этим в живот вставлялась трубка, которая вела напрямую к желудку. Потому что, получив такое наказание, очевидно одно – рот этот человек не откроет никогда, хотя бы потому что через несколько месяцев язык намертво присохнет к нёбу.

Врожденные молчуны стали представителями своей касты с момента появления на свет, потому что родились от зашитых. Им, кстати говоря, ничего не зашивали, вроде как, давая возможность при должном усердии перейти к ограниченным. На практике такого почти никогда не происходило. А вот к ним, вниз – это всегда пожалуйста.

Система каст работала идеально, потому что наказания были несоразмерны преступлениям. Но об этом я расскажу как-нибудь потом.

Доктор Боб

Доктор в сотый раз перечитал записку, которую спустили из министерства. Удивительно, как судьба целой семьи может уместиться на одном малюсеньком куске бумаги всего в двух словах: «УТИЛИЗИРУЙТЕ ИХ».

Он принялся расхаживать по кабинету. За свою относительно недолгую карьеру врача ему впервые приказали кого-то утилизировать. Хотя на самом деле, это была нормальная практика. Дело в том, что не все казни принято проводить на виду. Публичность – это, конечно, хорошо, но, если показать людям реальную цифру ежегодных утилизаций, они точно поднимут бунт. Но доктора по определению не могут быть злыми – это каждый знает. А потом что? Подумаешь, укол? Всем нам время от времени ставят уколы. И вот, человека уже нет. Никто же не будет спрашивать, что именно потекло по венам очередного бедолаги. Врачам доверяют все, не подозревая о том, что именно они за многие годы существования нового государства все чаще и чаще становились палачами неугодных режиму людей.

Доктор Боб однако же никогда с подобными приказами не сталкивался. Мало кто знал, что он, на самом деле, сильно отличался от своих коллег. И это отличие мешало ему прямо сейчас пойти и выполнить указание.

Боб был сильным и мускулистым, очень умным и порядочным человеком с огромными зелеными глазами, темно-русыми чуть кудрявыми волосами и абсолютно чистым сердцем. Надо сказать, что последнее сильно усложняло его жизнь. В школе он не раз ввязывался в драки, пытаясь защитить слабых, хотя и знал, чем для него и его семьи это может закончиться. Но он также отлично понимал – ниже падать почти что некуда, потому что Боб был из семьи врожденных молчунов и, наверное, первым со всей огромной улицы за очень многие годы смог перейти в другую касту. Однако трудно было не заметить его упорство в учебе, спорте, во всех сферах маленькой серой жизни молчунов.

Так бывало очень редко, но таланты Боба заметили. Еще бы, ведь он был отличником и чемпионом. Особенно хорошо ему давались естественные науки. Еще и порядочность эта, черт бы ее взял! Суть в том, что по всем своим характеристикам он был опасным молчуном, рано или поздно Боб мог рвануть, как ручная граната. Именно поэтому совет школы направил прошение в министерство образования. И, спустя время, сотни тестов и проверок, наверху дали отмашку, чтобы перевести его в ограниченные с правом обучения в университете. Всем было очевидно: опасного молчуна лучше сделать неопасным ограниченным, дав ему иллюзию некоторой свободы. Вот только они не знали Боба.

Дело в том, что этот крепко сложенный здоровяк был не так-то прост, как казалось на первый взгляд. Он был слишком умен, слишком. На это при отборе никто не обратил внимания, слепо надеясь, что все его мозги он использует только в профессии, минуя частную жизнь и проблемы большинства. Не учли они только одного – Боб до дрожи в коленках ненавидел свое государство, он ненавидел каждого чиновника, каждую швею, каждого, кто в желании выслужиться клеветал на соседа, которого затем увозили навсегда. Он желал долгой и мучительной смерти этой жуткой системе. Но больше всего на свете он ненавидел людей, которые полвека назад арестовали и публично застрелили его деда, опустив всю его семью на самое дно.