Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

– Не стрелять!

Унтер, не говоря ни слова, медленно опустил винтовку. Мы все вчетвером стояли на месте и ждали, когда подъедет всадник. За спиной у него была винтовка советского производства, на поясе висел маузер. Заросшее лицо, на голове шапка с висячими ушами. Монгол носил такую же замусоленную одежду, что и скотоводы, но по его осанке сразу можно было понять, что он профессиональный военный.

Неизвестный спешился и заговорил с Ямамото, как мне показалось, на монгольском языке. Я немного понимал по-русски и по-китайски, но то была совсем другая речь. Ямамото отвечал на том же языке, и это еще больше убедило меня в том, что он офицер разведки.

– Лейтенант Мамия! – обратился ко мне Ямамото. – Сейчас мы с этим человеком уедем. Надолго ли – не знаю, но хочу, чтобы вы ждали меня здесь. И обязательно все время выставляйте часовых. Если я не вернусь через тридцать шесть часов, доложите об этом в штаб. Пошлете кого-нибудь на ту сторону, на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го.

Я сказал, что все понял, и Ямамото, сев на лошадь, направился вместе с монголом на запад.

Оставшись втроем, мы разбили лагерь и кое-как поужинали. Приготовить что-нибудь основательное или разжечь костер было нельзя. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала дикая степь, где, кроме низких песчаных холмов, не видно ничего, за чем можно укрыться. Мы могли оказаться в руках противника из-за любого дымка. Поэтому палатку поставили пониже, укрыв ее за холмом, и подкрепились сухарями и холодными мясными консервами. Солнце утонуло за горизонтом, и все вокруг сразу погрузилось во мрак, на небе зажглось бесчисленное множество звезд. Где-то завыли волки, и голоса их слились с шумом реки. Мы лежали на песке, отходя от накопившейся за день усталости.

– В опасное дело мы ввязались, господин лейтенант! – произнес Хамано.

– Похоже на то, – сказал я в ответ.

К тому времени мы – я, унтер Хамано и капрал Хонда – уже хорошо узнали друг друга. Я – неопытный новоиспеченный офицер. Обычно долго прослужившие сержанты и унтера, вроде Хамано, держались от таких подальше и насмехались над ними, но у нас с Хамано такого не было. Он испытывал ко мне что-то вроде уважения за то, что я окончил университет, а я не придавал значения чинам и старался относиться с вниманием к его военному опыту и практической сметке. Вдобавок он родился в Ямагути, да и я недалеко оттуда – в Хиросиме. Поэтому мы как-то само собой нашли общий язык и сблизились. Он рассказывал мне о войне в Китае. У Хамано, прирожденного солдата с несколькими классами начальной школы за плечами, имелись свои сомнения по поводу этой нескончаемой, тягостной войны, и он откровенно делился ими со мной.

– Я человек военный, и война для меня – в самый раз, – говорил унтер. – За родину я готов умереть – такая у меня работа. Но эта война, господин лейтенант, из-за которой мы с вами тут сидим, – она нечестная, что ни говори. Неправильная какая-то… Линии фронта нет, с противником лицом к лицу не сойдешься. Наши идут вперед, а они почти не сопротивляются и отходят. Отступают, а потом снимают форму и смешиваются с гражданскими. Выходит, никак не поймешь, кто враг. Из-за этого многих невиновных убивают, а называют это «охотой за бандитами» или «остатками войск противника». Реквизируют провиант у китайцев. Ну продовольствие, положим, приходится отбирать, потому что фронт движется вперед так быстро, что тылам за войсками никак не угнаться. Пленных держать негде, кормить нечем – остается только убивать. Это разве правильно? Что мы в Нанкине [39 - В этом городе и его окрестностях в декабре 1937 – январе 1938 г. японская армия учинила массовую расправу над мирным населением, жертвами которой стали более 140 тысяч человек. ] натворили! Наша часть там тоже «отличилась». Людей бросали в колодцы десятками и забрасывали гранатами. Язык не поворачивается рассказывать, что там наделали. Я вот что думаю: нет у этой войны никакой «великой идеи», господин лейтенант! Самая настоящая резня, вот и все. А страдают, выходит, бедные крестьяне, которым до всех этих идей никакого дела нет. Наплевать им и на Гоминьдан, и на маршала Чжана [40 - Имеется в виду Чжан Сюелян, китайский маршал, военный правитель Маньчжурии до вторжения в нее японцев. ], и на 8? ю армию [41 - Одно из наиболее боеспособных соединений Коммунистической партии Китая в период войны с Японией. ], и на нас. Для них – была бы еда, и слава богу. Я сам из семьи бедного рыбака и хорошо знаю, чем бедняки живут. Работают как каторжные с утра до ночи, и все равно еле-еле на хлеб хватает. Неужто Японии польза от того, что мы их тут колотим без смысла, без разбора. Сомневаюсь я, господин лейтенант.

Капрал Хонда, в отличие от Хамано, много о себе не рассказывал. Он вообще был человек молчаливый и всегда просто внимательно слушал наши разговоры. Но немногословность в его случае не означала замкнутости или угрюмости характера. Просто Хонда по своей инициативе редко открывал рот. Из-за этого, правда, мне иногда приходило в голову, что я толком не знаю, о чем думает этот парень, но неприязни он у меня не вызывал. Скорее даже его спокойствие как-то смягчало людские сердца. Что бы ни случилось, он сохранял на лице одно и то же невозмутимое выражение. Хонда родился в Асахикаве, где его отец заведовал маленькой типографией, и был моложе меня на два года. После школы стал вместе со старшими братьями помогать отцу в работе. Всего их было три брата, самого старшего за два года перед тем убили в Китае. Хонда любил читать и, как только у него выдавалась свободная минута, тут же укладывался с какой-нибудь книжкой о буддизме в руках.

Я уже говорил, что Хонда не имел никакого боевого опыта – только год военной подготовки в Японии. И тем не менее это был замечательный солдат. В каждом взводе обязательно есть один-два таких человека, выносливых и выполняющих свой долг беспрекословно, без лишних жалоб. Физически крепкие, с отличной реакцией, эти люди моментально схватывают то, чему их учат, и очень хорошо пользуются этим на практике. Хонда был из их числа. Он проходил подготовку в кавалерии, поэтому лучше всех разбирался в лошадях и взял на себя заботу о наших животных, которых в отряде было шесть. Впрочем, он не просто заботился о них. Нам даже казалось, что Хонда до самой последней мелочи понимает лошадиное настроение. Хамано сразу признал способности капрала и со спокойным сердцем стал ему многое поручать.

Так что, несмотря на разношерстный состав нашего отряда, мы здорово понимали друг друга. Всех этих формальностей, обязательных в регулярных частях, мы не соблюдали. Как бы это сказать… Наверное, нас всех свела судьба. Поэтому Хамано и мог вести со мной откровенные разговоры, немыслимые между нижними чинами и офицерами.

– Что вы думаете об этом Ямамото, господин лейтенант? – спросил унтер.

– Похоже, он из спецслужб, – ответил я. – Настоящий спец, раз так чешет по-монгольски. Знает эти места как свои пять пальцев.

– Точно. Я подумал сначала, что он из тех бандитов-выскочек, которые втерлись в доверие к нашим тузам в армии. Но это не тот случай. Те типы мне хорошо знакомы. Только и делают, что болтают без остановки – чего было и чего не было. И чуть что – сразу за пистолет. А наш Ямамото – серьезный субъект. Большой мастер. Не последний чин там у них – сразу видно. У меня на таких чутье. Наши, похоже, хотят создать диверсионные группы из монголов, служивших на Хингане [42 - Горная гряда на северо-востоке Китая и востоке Монголии. ]. Говорят, для этого вызвали несколько спецов по диверсионным операциям. Может, Ямамото связан с этим делом.

Хонда стоял с винтовкой на карауле в некотором отдалении от нас. Я положил браунинг рядом на землю, чтобы иметь оружие наготове. Хамано, сняв гетры, массировал ноги.

– А может, и не так, – продолжал он. – Может, тот монгол – на самом деле офицер Монгольской армии, из тех, кто против Советов и хочет установить секретные контакты с нашими.