Байкал - Татьяна Иванько

Я же иного мнения. Я гораздо больше времени провожу среди людей, хотя мне и приходится на время уходить, чтобы никто не догадывался о моём бессмертии и вечной молодости, странном даре, обрушенном на нас двоих когда-то кудесницей Вералгой. А проклятому вероломному хитрецу Арию уходить не надо, он может представиться кем угодно, и мужчиной и женщиной, хоть ребёнком, умение отводить глаза людям было одним из первых талантов, проявившимся у него.

У него всего всегда было больше. Наш отец всегда выделял его, смышлёного и быстрого, наша мать любила его, хитрого ласкового лисёнка, больше меня, неловкого и угрюмого временами. Учителя нам всем его ставили в пример, а он никогда не готовился к урокам и не упражнялся, в то время как я до изнеможения и головной боли зубрил и тренировался, Арий ложился спать и наутро отвечал так урок, что мне казалось, это он учил, а не я, или он воровал знания прямо из моей головы. Но ещё изумительнее было то, как он запоминал всё с одного раза и навсегда, и через много сотен лет он помнил то, что узнал в детстве, приумножив и углубив прежние знания.

И весь он всегда был гладкий и ладный. Не было на нём прыщей или пятен, волосы блестели как лепестки куриной слепоты, только цветом были русыми, как и мои. И с возрастом, никакой звериной шерсти не выросло на нём, в то время как я оброс ею как медведь. Я надеялся, он отстанет в росте или в силе, если уж он такой умный, чёрта с два! Он стал крепок и силён, как и я.

Девушки рано стали заглядываться на меня. И я сразу же воспользовался этим, потому что к женскому полу был неравнодушен, сколько себя помню, может быть, потому что всегда страшно ревновал мать к Арию. Но вы думаете, я стал спокойнее и удовлетворённее, узнав радости женских ласк в четырнадцать? Ничего похожего. Первая же моя подружка спросила меня об Арике… И другие спрашивали, мерзавки, спали со мной, а интересовались им. И взгляды, которыми они сопровождали или искали его рядом со мной, тоже не ускользали от меня.

И вот он, который до сих пор был олухом, даже царём олухов, влюбился. И в кого, Боги… Чем его взяла эта Лея, не понимаю до сих пор. Конечно, я не упустил возможность отомстить ему за всё, хоть немного уколоть, уязвить его.

О, я достиг цели… Этой его яростью, я буквально упился. И, хотя мы дрались и будто бы били не друг друга, а самих себя, всё же это было впервые, когда Арик обнаружил слабость. И мне показалось, его сила перетекает в меня в эти мгновения…

Я не поверил Вералге, тому, что она предрекала нам, я, как и Арик изумился тому, как повела себя природа из-за нашей драки…

А потом он ушёл на долгие сотни лет. Где болтался этот малохольный мерзавец, он никогда так и не рассказал, но, честное слово, в его отсутствие я чуть не подох с тоски. Поначалу я должен был коротать век с его Леей, которая осточертела мне в первые же десять дней после свадьбы. Но прожив с ней пять или шесть лет, я стал всерьёз задумываться над тем, чтобы убить её. Правда-правда, можете начинать ужасаться… Да, я хотел убить её, тем более что она рожала мне только бестолковых дочек, таких же бестолковых и рыжих, как и она сама. Что вы думаете, я сделал? Убил её? Нет, конечно, я просто её не спас, когда у неё начался выкидыш во сне, я позволил ей умереть от кровопотери…

Правда оказалось, что хотеть кого-то убить и сделать это, это не одно и то же. И я промучился угрызениями совести, страшными снами, и невозможностью относиться к самому себе по-прежнему несколько десятков и даже сотню лет. Иногда мне даже казалось, что Лея приходит ко мне и вопрошает: «За что? разве я мало любила тебя? За что? за что? за что? ». Это «за что? » изводило меня во сне и наяву.

И от этого, от этой тоски даже погода здесь на Байкале стала вопреки обыкновению хмурой и холодной. Наши урожаи не вызревали и люди начали умирать, а новые перестали рождаться… Наш счастливый и красивый многочисленный народ сократился вдвое.

Но однажды я нашёл способ прекратить это. Я так ненавидел мою бывшую жену, все без исключения дочки которой умерли бесплодными, я так ненавидел её и то, что я поддался, свей зависти и отбил её у Ария, что взмолился Богу Солнце и попросил его открыть мне тайный путь и способ заглядывать за Завесу Смерти.

Во сне мне был ответ.

– Это дорого стоит, великий Эрбин. Это очень редкий дар.

– Обменяй его на мою способность врачевать.

– Это не в моей власти, врачевание – это твоя суть, твоя природа. Но готов ли ты лишиться чего-то, чего не осознаёшь, чем не дорожишь?

– Я готов. Я уже слишком дорого плачу.

– Ты ещё не знал настоящих мук, – медленно растягивая слова, проговорил он.

– Моя совесть выросла больше моего самолюбия.

– Я не о совести говорю, Эрбин. Я говорю о муках сердца. Ты готов принести в жертву своё холодное сердце, чтобы навсегда заткнуть свою совесть?

– Никакого у меня нет сердца!

– Именно! Но оно может однажды появиться, когда ты совсем не будешь готов к этому. И к этой сладости, и к этой боли.

– Мне плевать! Только позволь мне научиться ходить за грань и говорить с теми, кто там.

Молчание. Я повторил свою мольбу. Но опять молчание.

– Попроси Байкала. В твоём краю он сильнее всех.

– Нет никого сильнее Солнца на всей земле!

Смех сотряс и воздух, и землю, хотя звучал только в моей голове, скорее даже в моей груди.

– Как ты умён, Эрбин. Умён и хитёр. Хорошо…

И всё. Проснувшись утром, я думал, я всё видел во сне или Солнце действительно услышал меня и снизошёл, чтобы говорить со мной. Но я понял очень быстро. Я дождался следующей ночи, чтобы в наступившей темноте сосредоточиться и…

Я не увидел ничего глазами. Но я видел всё так же ясно, будто вспоминал. Я увидел Олею такой, какой она была, когда только приехала в столицу.