Байкал - Татьяна Иванько

Она вздохнула, развернулась к окну, и мне стал хорошо виден её совершенный профиль, будто кто-то нарисовал на светлом фоне окошка утончённую изящную линию. Так и глядел бы неотрывно всю свою вечность…

Однако же, увезти сразу же не удалось. Вначале из-за обычной осенней распутицы, потом ещё тянул… Да и потрудиться надо ещё, найти ту ткачиху, али кружевницу, кто возьмёт неизвестную стриженую девчонку в учение.

– Я прилежная, ты им скажи, и умею много, матушка Орея, была добра и всему обучила меня, так и скажешь хозяйке, не объем её, в прибыль буду, – говорила она, когда время к зиме поворотило, и появился зимник, по которому сносно на полдень доехать можно, выбравшись из моего леса.

Я и сани подлатал, на базары и ярмарки в города, да и в сёла я езжу постоянно. Но и по зиме так и не собрался я отвезти её. Доверить Аяю чужим людям, знать бы точно, что не обидят, в новое, какое рабство не отдадут…

– Вовсе я не была в рабстве, Огнь, – удивилась Аяя, разогнувшись от своей работы, услыхав это слово от меня.

– Ты же сказала, что тебя продал во дворец твой брат.

Аяя улыбнулась. Кивнула, совсем уже весна заглядывала на наш двор, вышла она с корытом, стираные вещи развесить, потому что ежли пищу готовить я за многие сотни лет научился сносно, то стирка мне вовсе не давалась, чаще я просто выбрасывал тряпьё, предпочитая покупать новое. Это она тут мне и нашила и понавязала всего, одела с ног до головы, я только штуки полотна да шерсти привозил, тесьмы, да ленты и кудели, целые мотовила извела на меня пряжи самой лучшей. До сих пор никто так близко не жил со мной, чтобы заботиться, слуги были в моих богатых домах, так то не забота… И стирала, и гладила, для того я ей рубель со скалкой привёз из Авгалла. Я покупал ей и украшения и много, и даже попросил, чтобы убиралась в них для меня.

– Не обижай меня, радуй глаз красой своей чудесной…

Она улыбалась и не противилась, надевала и монисто, и ожерелья, и браслеты, и кольца на виски, и серьги, а уши-то только богатые и знатные женщины прокалывали под серьги, простые височными кольцами довольствовались.

Вот и качались у её лица эти украсы все, а я радовался, любуясь ею. Ни разу с таким удовольствием никого не одаривал.

Я взял у неё из рук тяжёлую корзину с мокрым тряпьём, подержать, пока она станет вешать на верёвку, что я протянул через двор от сараев до амбара.

– Брат продал меня, это верно, но меня только бажали, нежили и любили во дворце, белоручкой я сидела, только и делала, что училась… – тихо улыбнулась она, достала простыню из корзины. – Поставь-ка, Огонёчек, давай потянем, штобы ровно высохла, проще гладить будет…

И тянули, смеясь и играясь, потому что я всё норовил проказничать. Так и проходили наши дни. Я сидел над записками и книгами, занимался скотиной, охотился, в том она тоже помогала мне, стреляла из лука метко и нож могла метнуть. Сказывала на моё удивление, что её учили, и она училась с прилежанием. Как и всему остальному.

– Только копьём не овладела я, для копья рука маловата у меня и слаба…

Всё могла и всё делала Аяя. Только что не ткала, для того нужно было кросно, но мне не хотелось везти сюда ещё и громоздкий станок, я просто покупал готовые ткани и меха.

И уборкой занималась каждый преднедельник, отчищала весь дом песком. Так, что изба и даже клеть стали светлыми, белыми. Однажды после очередной уборки, утирая со лба пот локтем, потому что ладони были мокрые, она, оглядываясь по сторонам, сказала мне, только вошедшему со двора:

– Ежли белил купил бы, мы бы тут с тобой красоту навели бы, и скоблить всякую неделю не пришлось бы. А, Огнь? Али в скалах добыть можно, тута есть, я читала.

Я засмеялся, снимая шапку и зипун у двери. И разуться пришлось, чистота такая, толстые чеготья отлично заменяют обувь дома. На дворе я от весенней грязи досок настелил, а вот по лесу навешал на сапоги грязи, комками… Подумав, я выставил сапоги за дверь, в сени, после выйду, отчищу.

– Читала она… – пробормотал я, проделывая всё это. И, выпрямившись, пригладил волосы, выбившиеся немного из-под шнурка. – Вот это да… Вот, что чудная ты девка, сразу я понял, но, чтобы настолько… Что, про богатства несметные горные наши читала? Ещё про что?

– Так интересно, Арюша! И загадок столько хочется разгадать, одну раскрываешь, а там за отгадкой ещё сонм новых загадок притаился! – сверкнув жадными глазами, сказала она. – Вот ты за столько сотен лет всё изучил, поди, всё ведаешь?

Я улыбнулся:

– Всего, наверное, нельзя. Так что ещё ведаешь?

– И золота здесь в скалах, сколько хошь. Серебра вот нет, – ответила Аяя, как ни в чём, ни бывало.

Нет, не может она быть обычной девушкой. И в руках всё спорится, как ни у кого, и книги все перечитала и у меня, и во дворце немало.

Я посмотрел на неё, садясь на лавку у двери, чтобы по мокрому полу не следить, ради неё я ковров навёз, и все лавки в избе мы застелили ими.

– Краски привезу. Разукрасишь стены?

Она засмеялась, радостно взглянув на меня, и хлопнула в плечо:

– Вот уж это совсем будет здорово, Арюшка!

Что думаете? Привёз я красок и в скалы вместе мы сходили, малахиту нашли, медных окислов зелёных, как смарагд, Аяя прямо загорелась, увидев их.

– Ворванью разведём, али льняным маслицем и будет краска лучше покупной!

И ведь развела, и, устроившись с плошками с краской и кистями, что сделала сама, сказав, что видала, как «малевали художники» во дворце, взялась за дело.

К лету окончательно преобразилась моя трёхсотлетняя избушка, превратившись из старого, серого от старости, хотя и отчищенного в последние месяцы строения, в расписную шкатулку. Тут появились и завитки с цветами с золотыми лепестками, и птички, нарисованные с таким мастерством, что казалось, сей же час и зачирикает, крылышками взмахнёт и взлетит. И узорами, и украсами, каких я не видал раньше, но какие она и на рубашках мне и себе вышивала.