Байкал - Татьяна Иванько

Я наклонился, нет, сопит спокойно, значит уснул. Хорошо, жаль было бы, если бы помер теперь. Я сгрёб его с пола и поднял на руки без труда, тельце у мальчонки под лохмотьями тонкое, лёгонькое, отнёс на лавку к тёплой печи и укрыл одеялом, умелицы на полуденном берегу шьют, лоскуты разноцветные собирают, внутрь овечьей шерсти набивают, у меня было несколько таких одеял, вещь незаменимая, особенно летом как сейчас, когда блохастыми шкурами укрываться не хочется.

Я даже погладил мальчишку по голове, поддавшись всё тому же тёплому чувству внутри меня, которое он необъяснимым образом вызвал во мне. Чёрные волосы спутанные, но… что это? Раны у него под неровно остриженными и пропитанными кровью волосами, били или сбривали что ли? Похоже, и то, и другое. И порезали… что же за изверги? Уж коли преступник, убейте, почто ж издеваться? Что такого мог натворить малец, чтобы разжечь эдакую злобу?

Сколько ему? Высоконький, но тощий, тоненький, что былинка в поле, лет четырнадцать, может пятнадцать, не больше, голосок ещё детский, девчоночий. Пускай спит, проснётся, поест, помоется, расскажет, что за история бросила его бежать по непролазной чаще, по камням, обдирая ноги в кровь, все ступени в крови перемазал, и пол в сенях. И чем это он вызвал такую ненависть в серьёзных и злых преследователях, что обрадовались его смерти. Может, отвара травяного ему дать, чтобы крепче спал? Ну… если проснётся, дам.

А сам я вернулся было к своему наблюдению, но время упущено, летняя ночь коротка, даже под осень, небо начало светлеть. Что остаётся? Только тоже спать лечь.

И я забрался на большущую печь, где можно было не то что спать четверым дюжим мужикам, но даже жить. Она топлена три дня назад, ещё тёплая, как кошкин бок. А вот и кошка моя, осторожно ступая мягкими лапками по мне, серой головкой потёрлась о моё лицо, потом о затылок и подлегла под бок, мурча. Ну вот и славно, будем спать.

Я проснулся, как всегда, как привык сразу после рассвета и не важно, сколько я спал, наверстать можно будет в другую ночь или ночи, сон вообще переоценивают, можно обходиться совсем небольшим временем и не отлёживать бока целые ночи изо дня в день. Другое дело – болезнь, тут уж не скупись, иногда сутки глубокого сна побеждают любую хворь.

Я слез с печки, подошёл к лавке, где спал вчерашний мой гость, проснувшись, я даже подумал, не приснилось ли мне вчерашнее странное происшествие. Но нет, здесь, спит, даже не шевелился с ночи, что ж, тем лучше, пусть выздоравливает.

Глава 3. Сила гнева

Когда я проснулась, вокруг было уже светло. И сон был не сон, а какое-то мутное забытье и теперь проступал окружающий мир, как на рассвете выступает из темноты… Куда это всё же принесло меня? Но не это стало первым, что вошло в мой пробудившийся ум: я почувствовала боль во всём теле, и особенно в голове, один глаз заплыл и не видел, но и второй глядел неясно, всё как-то будто сквозь воду, плечо отлежала к тому же, когда повернулась, в руке разбежались искры, заполняя её горячей волной, потом кипяток схлынул, остались только иголочки, да такие болючие, даже пальцы занемели, но и они растаяли тоже, моргая одним, почти слепым глазом, рассматривала всё, что окружало меня.

Большая, необычно высокая изба, и очень большая горница, широкие окна, те самые, в которые я вглядывалась… когда? Вчера ночью? Значит, не приснилось всё…

Нет-нет, не вспоминать то, что было до этого дома… я силой заставила себя не думать об этом. Встать, наверное, надо, а где же хозяин, то ли старик, то ли молодой. Лучше бы старик…

Я кое-как села, кряхтя от боли, стала оборачиваться по сторонам, куда тут по нужде ходят? ..

И вот он, появился. Старик, как бы ни так… молодой, и ещё более красивый, чем при вчерашней темноте, неверном свете лампы, теперь будто сам свет излучает, лицо светлое, волос, глаза прозрачная чистая вода…

– Проснулся, грязныш? На-ка выпей и мыться пойдём, баня уж перестояла, спать ты горазд, брат, – голос тот же нетяжёлый, мягкий, водяной, может, незлой всё же, улыбка такая хорошая, она его лицо делает каким-то особенно юным, что-то детское в этой милой улыбке. Это мне от того кажется, должно быть, что он меня спас… Я даже не заметила, что он меня братом-то кличет.

Я поднялась, подавляя возглас боли, и последовала за ним, за этим странным человеком, таким непохожим на лесного отшельника. И хотя идти мне было очень больно, ноги сбиты, а члены моего тела вывернуты и раздавлены, я старалась не отставать. Странно, что я вообще жива. Но лучше здесь помереть у этого лесника, чем позволить убить себя тем грязным зверям, низким рабам, чтобы они победили, чтобы стояли над моим трупом, осквернённом и растоптанном ими, чтобы насладились своей победой до конца… нет, лучше здесь…

– Заголяйся, – сказал лесной житель, имени которого я так и не узнала до сих пор, – тряпьё за дверь бросай, я сожгу, вон чистое на лавке лежит. Да, там лохань стоит с горячей водой, ты в неё залазь, отмокни немного, не то не отмоешь тебя. Мыльный корень рядом лежит. И вехотка. Сейчас приду, ножницы принесу, патлы твои страшные состричь.

Я потрогала голову… н-да, патлы, почти ничего не осталось на голове от моих длинных кос и… ох и больно, вся голова в порезах, кинжалом ведь взялись волосы срезать и выдрали половину… Мне захотелось плакать, но что теперь плакать, теперь спаслась. Только бы этот странный отшельник не оказался хуже тех моих мучителей, под самой пленительной внешностью подчас скрываются самые страшные, самые подлые черти, теперь я это знаю… Теперь я много знаю такого, чего никому не надо никогда узнавать. И разучилась доверяться.

Сбросив то, что осталось от моей одежды, я открыла дверь в баню, где в тесном помещении посреди разогретой парильни, стояла большая лохань, вёдер на двадцать, а то и на тридцать. Как же он согрел столько воды, этот лесовик? Да и натаскать дело непростое, для меня старался. Всё же добрый, должно быть, человек…

Горячая вода, вот наслаждение. Я по самый подбородок окунулась в воду, раны защипало, зажгло, но всем моим растянутым и надорванным мышцам стало меньше больно… Чуть-чуть посидев так, и чувствуя, что опять потянуло в сон, я взяла мыльный корень и потёрла в ладонях, взбивая пену, утопила вехотку под коленки, пусть размокнет. В царском дворце балуют таким удовольствием каждый день, ежели пожелаешь, сдабривают воду ароматными настойками и маслами. В царском дворце чем угодно балуют. Только прикажи… Но мне дорого пришлось заплатить за несколько лет той привольной жизни. За всё надо платить, говорят, стало быть, я заплатила сполна.