Полночное небо - Лили Брукс-Далтон

– Я понимаю, – ответил Августин. – И я остаюсь.

Капитан посмотрел ему в глаза и увидел безумного старика – достаточно безумного, чтобы говорить всерьез. Он выглядел как дикий зверь: зубы обнажены в подобие оскала, борода взъерошена, взгляд немигающий. У военных и без того было много дел – столько людей, о которых нужно позаботиться, столько оборудования для перевозки… А времени в обрез; не тратить же его на безумца? Так что капитан оставил Августина в покое до конца собрания, однако когда остальные разошлись, все-таки отозвал его в сторонку.

– Мистер Лофтхаус, вы совершаете большую ошибку. – Голос военного звучал ровно, но в нем сквозили враждебные нотки. – Я не намерен силой загонять старика в самолет, но, уж поверьте, никто не шутил, говоря о последствиях. Самолет сюда больше не вернется.

Он положил руку Августину на плечо. Тот отстранился.

– Я все понял. А теперь – проваливайте.

Августин гордо прошествовал мимо и, захлопнув за собой дверь, поднялся на верхний этаж обсерватории. Там он застыл у окна, выходившего на южную сторону. Во дворе коллеги сновали между палатками и хозяйственными постройками с чемоданами, книгами и техникой в руках. Тяжело нагруженные снегоходы курсировали по склону к ангару и обратно. Августин наблюдал, как люди цепочкой покидают станцию, пока не остался совсем один.

Откуда-то из складок тундры, где находился ангар, взмыл и растворился в тусклом небе самолет, рев его моторов слился со стонами ветра. Августин еще долго стоял у окна, постепенно свыкаясь с обретенным одиночеством. Наконец, он осмотрел помещение и отодвинул в стороны оставленные коллегами вещи, расчистив место для себя одного. Фраза капитана «Обратно мы не вернемся» эхом прозвенела во внезапной тишине. Августин попытался прочувствовать весомость этих слов, понять, что они ему сулят на самом деле, но их смысл показался ему слишком окончательным, слишком кардинальным, чтобы долго над ним размышлять. По правде говоря, Августину не к кому было возвращаться. И хотя бы здесь, на станции, он не хотел себе об этом напоминать.

Днем или двумя позже в одном из покинутых общежитий он обнаружил Айрис: она лежала на нижней полке двухэтажной койки, свернувшись в клубочек на голом матрасе, словно забытая кем-то вещь. Прищурившись, он долго разглядывал находку, не зная, верить ли собственным глазам. Это была маленькая девочка – на вид лет восьми – со спутанной копной темных, почти черных волос, в беспорядке спадавших на хрупкие плечики. Ее круглые, орехово-карие глаза, казалось, подмечали все и сразу. Она, как настороженный зверек, словно чего-то выжидала. Августин уже почти убедил себя, что перед ним всего лишь замысловатая игра теней, – как вдруг пружины койки скрипнули: девочка пошевелилась.

– Серьезно? – пробормотал он себе под нос и помассировал пальцами виски. – Ну что ж, тогда идем.

Он поманил новую знакомую к выходу. Не проронив ни слова, она последовала за ним. Поднявшись на третий этаж главного здания, он бросил ей пакетик с сухофруктами, и, пока нагревалась кастрюля с водой, девочка съела все подчистую. Потом он состряпал овсянку быстрого приготовления, которую нежданная гостья тоже умяла.

– Бред какой-то, – буркнул Августин, непонятно к кому обращаясь.

Девочка по-прежнему молчала. Он протянул ей книгу, и она принялась перелистывать страницы – непонятно, читая или нет. Августин засел за работу и постарался не обращать внимания на присутствие другого человека рядом.

Он не мог вспомнить, видел ли эту девочку раньше. Ее, конечно, хватятся – как же иначе; за ней должны вернуться с минуты на минуту. Наверное, виновата суматоха перед отъездом. Неудивительно, что в такой неразберихе потеряли ребенка. Как это обычно случается? «Я думал, она с тобой» – «А я думала, с тобой».

Наступил вечер, но никто так и не прилетел. На следующий день Августин попытался связаться с военной базой в самом северном круглогодичном поселении острова Элсмир. Никто не ответил. Августин проверил другие частоты, все до единой, и на него нахлынул страх. Любительские волны молчали, каналы экстренной связи монотонно потрескивали, не было слышно даже переговоров военных летчиков. Как будто на всей земле не осталось радиопередатчиков – или больше некому было их использовать. Августин продолжил сканировать частоты. Безуспешно. В ответ – только шуршание помех. Он попытался себя успокоить: мало ли, отчего мог случиться сбой? Может, буря? Завтра он попробует снова.

Вот только девочка… Что с ней делать? В ответ на его вопросы она глядела с отстраненным любопытством, словно находилась по другую сторону звуконепроницаемого стекла. Как будто внутри у нее зияла пустота, и осталась лишь безмолвная оболочка с растрепанными волосами и серьезным взглядом. Августин не знал, как себя вести, поэтому обращался с ней, как с домашним питомцем – проявлял неуклюжую заботу, как о представительнице другого вида. Он кормил ее, когда ел сам. Говорил, когда был в настроении. Водил на прогулки. Подсовывал разные вещи, чтобы она могла поиграть или просто поглазеть: рацию, карту звездного неба, заплесневелый пакетик с ароматической смесью, найденный в ящике стола, атлас-определитель, посвященный Арктике. Он старался изо всех сил, хоть и понимал, что не очень-то получается. Впрочем, неудивительно: она была ему чужой, а он был не из тех, кто заботится о бездомных.

Этим сумеречным днем, когда солнце встало, а потом снова спустилось за горизонт, Августин искал девочку везде, где она любила бывать. Обычно она зарывалась в спальные мешки, как ленивая кошка, забиралась с ногами в одно из кресел на колесиках, сидела за столом, тыкая отверткой во внутренности сломанного DVD-плеера или пристально глядела через грязные стекла окон на бесконечную цепь Кордильер. Девочки нигде не было видно, однако Августин не волновался. Порой она пряталась, но не убегала далеко и никогда не пропадала надолго. Он разрешал ей иметь свои тайники и секреты. Это казалось справедливым: на станции не было ни кукол, ни книжек с картинками, ни качелей – ни одной вещи, которую девочка могла бы назвать своей. Впрочем – как постоянно напоминал себе Августин, – ему было, по большому счету, наплевать.

* * *

Однажды – это случилось в разгар полярной ночи, после нескольких недель полнейшей тьмы и спустя два месяца после эвакуации – девочка прервала молчание и задала вопрос:

– Скоро рассвет?

Августин впервые что-то услышал из ее уст. Не считая, конечно, зловещего мурлыканья – череды протяжных, трепещущих нот, рождавшихся в глубине ее горла, когда девочка глядела в окно: казалось, она облекала едва уловимые движения пустынного ландшафта в слова на неведомом языке. И вот она наконец заговорила по-настоящему – произнесла пару слов хрипловатым шепотом. Ее голос звучал ниже и тверже, чем ожидал Августин. До этого он сомневался, умеет ли она говорить и знает ли английский, но эти два слова слетели с ее губ совершенно свободно, и выговор был американским – или, возможно, канадским.