Девушка из письма - Эмили Гунис

– Макс! – выкрикнул мужской голос. – Заткнись!

В сторожке было достаточно светло, чтобы разглядеть внутри силуэт мужчины с волосами, собранными сзади в «конский хвост», который шел открывать дверь.

– В чем дело? Кто там?

Он был высокий, с толстой шеей и широкими плечами, как сразу отметила Сэм. Несмотря на холод, на нем была лишь одна сильно помятая футболка. Его черные сапоги мотоциклиста оставались незашнурованными. На одном из пальцев левой руки красовалось кольцо с украшением в виде золотой монеты, он держал в руке жестяную кружку, от которой поднимался пар. Он осмотрелся сначала с порога и только потом спустился по ступеням, чтобы как следует рассмотреть того, кто потревожил его собаку, продолжавшую грозно рычать на Сэм.

Она заранее продумала все возможные варианты событий, которые могут с ней произойти у здания бывшего приюта имени Святой Маргариты. Лучшим из них было бы обнаружить крупную дыру в ограде, чтобы вокруг никого не оказалось, и найти разбитое стекло в одном из окон, через которое легко забраться внутрь. Встреча со скучающим работником строительной фирмы тоже не оказалась бы проблемой, если бы прямо на месте располагался офис продаж. Тогда она могла бы сделать вид, что заинтересована в приобретении одного из новых домов, напроситься на экскурсию, чтобы потом с извинениями уйти. Даже сторожа она сумела бы очаровать. Но вышедший навстречу человек не был похож на обычного сторожа. Этот крупный мужчина скорее походил на управляющего строительством, поселившегося прямо на месте будущих работ со своим питомцем, походившим на прирученного волка-оборотня.

– Доброе утро! – пропела она и приветливо помахала рукой. – Простите. Я вовсе не хотела беспокоить вас и вашу собаку.

Он повернулся к ней, щурясь от солнца, и стала видна его густая козлиная борода. Глаза у него заслезились от дыма сигареты, которую он держал в другой руке. Сэм сумела прочитать надпись на футболке: «Врежь мне по морде. Сделай подарок ко дню рождения». Она притворилась, будто это насмешило ее. Улыбнулась, но от него реакции не последовало. Он разглядывал ее так долго, что Сэм почувствовала себя крайне неуютно под тяжелым взглядом. Пес снова залаял, и мужчина наконец отвел от нее глаза, чтобы ударить собаку ногой, с такой силой, что она взвыла от боли.

Здоровяк довольно ухмыльнулся и снова уставился на Сэм, удивленную и приведенную в смятение подобной жестокостью.

– Чего ради ты тута шляешься, дорогуша? Что разнюхиваешь? – спросил он с отчетливым акцентом кокни [7 - Кокни – просторечный акцент английского языка, традиционно с XIX века свойственный представителям низших слоев общества Северного Лондона, но позже получивший более широкое распространение. ].

– Я вовсе не шляюсь здесь и ничего не разнюхиваю. Просто увидела свет в окне и захотела узнать, можно ли с кем-то поговорить.

– За каким чертом?

Он глубоко затянулся сигаретой и выпустил струю дыма в ее сторону. Их все еще разделяла крепкая металлическая ограда, но Сэм на мгновение почувствовала охватившую ее волну страха. Тем не менее она нашла в себе достаточно смелости, чтобы снова улыбнуться и опереться на сетку забора.

– Я хочу осмотреть этот дом, прежде чем его снесут. Не угостите сигареткой?

– Многих тянет как магнитом в этот дом с тех пор, как здеся нарыли кости старого святого отца. – Он протянул ей сигарету и дал прикурить от своей зажигалки через отверстие в ограде.

– Верно. Я тоже читала об этом в газетах. Потому и приехала.

Как давно поняла Сэм, чтобы быть убедительной, необходимо лгать как можно проще, апеллируя правдивыми подробностями. Она полезла в сумку и достала письмо Айви, затем показала ему старомодный почерк на пожелтевшей бумаге.

– Мой дед умер совсем недавно, и среди его вещей я нашла вот это. Думаю, письмо написала его мать, а сам он родился здесь. Когда же выяснила вчера, что приют собираются сносить, захотела взглянуть на место, где он провел первые недели своей жизни. Если монахини, присматривавшие за ним, еще живы, хорошо было бы поблагодарить их. – Здесь голос ее слегка дрогнул. Она вовсе не собиралась обсуждать с незнакомцем человека, фактически заменившего ей отца.

Мужчина усмехнулся.

– Поблагодарить? Такого я пока не слыхивал. Забавно.

– Почему для вас это смешно? – спросила Сэм, разглядывая его под скудными лучами зимнего солнца.

– Ты, случайно, сама не из газеты будешь? – Он снова глубоко затянулся табачным дымом.

– С чего вы взяли?

– Они тут долго ошивались, но только теперь следствие закончилось. Разрешение на снос наконец получено, слава те господи. Дом развалят через два дня, и точка. Уже никто не сможет помешать.

– Но они все равно заставляют вас спать здесь каждую ночь? Тяжко вам, должно быть. Такие стоят холода.

– Так оно и есть. Но каждый новый дом потянет на миллион, и они не хочут рисковать. А я жду не дождусь, чтобы поскорее убраться отседова.

– Я вас прекрасно понимаю. Между прочим, меня зовут Сэм. Рада познакомиться с вами. – Она смогла протиснуть сквозь ограду руку, и мужчина, немного помявшись, пожал ее.

– Энди. Стало быть, Сэм, ежели я тебе тут все покажу, ты со мной пойдешь куда-нибудь выпить вечером? – Он делал затяжки одну за другой, не сводя глаз с ее лица.

Сэм выдавила из себя улыбку.

– Вы отмечаете свой день рождения?

Энди опустил глаза на надпись на футболке.

– А что? Пожалуй, что и отмечаю. – Он еще недолго колебался, а потом повернулся лицом к зданию. – Ладно, пошли. Большого вреда не будет.

Когда тяжелая дубовая дверь приюта Святой Маргариты закрылась за ними, Сэм задержалась в огромном холле, откуда начиналась закруглявшаяся к верху широкая лестница. У самого ее верха пылинки плясали в скудном свете, проникавшем сквозь грязные витражи в окнах. Она заметила сломанную доску с надписью, валявшуюся на черно-белом кафеле пола. Склонилась и стерла с нее пыль.

«Господь всемогущий! Дозволь всем павшим обрести новый путь к Тебе через молитвы и усердный труд. Приют имени Святой Маргариты. Престон. Сестры милосердия».

Сэм представила себе, как сверкал прежде мрамор лестницы, который постоянно и тщательно полировали беременные девушки, под надзором непрестанно следивших за ними монахинь. Именно монахини создавали мрачную атмосферу подобных приютов, оказывая услуги семьям католиков, не желавших знать, что происходит внутри, давая целым общинам уходить от ответственности и ни о чем не заботиться. Сэм все это виделось картинами из жизни, протекавшей столетия назад, невозможными всего лишь для прошлого поколения.