Охота на черного короля - Александр Руж

От Надин удалось добиться немногого. Костлявая, затянутая в узкие брюки и стриженная под мальчика феминистка в дымчатых очках, с сигаретой, зажатой меж точеных пальчиков, не выказала ни приветливости, ни желания сотрудничать с советской прессой. Снобизмом от нее разило за версту. А ведь соотечественница! Это Вадим определил безошибочно, едва услышав ее московское «аканье». Не вызывало сомнений, что русский язык для нее – родной, хоть она и спотыкалась иногда на словах, делая вид, будто ей сложно выстроить нужную фразу на чуждом наречии.

Эмигрантка. Ей можно было дать лет тридцать, стало быть, из России сбежала уже в сознательном возрасте. Какая-нибудь курсисточка Надюша, благородная девица, которую вымел из страны ураган мятежей и войн. Сколько их размыкано по дальним странам – кисейных барышень и хрупких юношей-декадентов, оробевших перед грандиозностью социальных перемен? Разбежались, попрятались по буржуйским норам, а теперь задирают носы, стыдятся своих истоков.

– О чем вы хотели поговорить с герром Ласкером? – спросила она хрипловатым голосом заядлой курильщицы.

– О р-разном… – Вадим замялся. – Нельзя ли организовать очную встречу? Не привык я интервьюировать на р-расстоянии.

– П… – Надин запнулась и уперлась глазами в потолок, будто читала там подсказку. – Придется привыкать, господин… э-э…

– Арсеньев.

– Господин Арсеньев. Герр Ласкер занят подготовкой к турниру, у него в первом туре принципиальный поединок с Капабланкой.

– В Советском Союзе масса поклонников герра Ласкера, они бы хотели увидеть его воочию, р-расспросить…

– Они увидят его в ходе турнира. Насколько мне известно, билеты на все девятнадцать туров распроданы.

– Совершенно верно.

– Кроме того, запланирован сеанс одновременной игры. Вы не находите, что для удовлетворения интересов всех, кто чтит талант герра Ласкера, этого более чем достаточно?

Ломака! Муха в лосинах, как сказал бы Макар Чубатюк. Воображает из себя пуп земли. Но приходится идти у нее на поводу. От Ласкера на этом турнире ждут прорыва, игнорировать его присутствие не получится.

– А как же мои вопросы?

– Передайте их мне в письменной форме. – Надин поднесла к очкам лилипутские наручные часики, давая понять, что лимит ее времени исчерпан. – Постараюсь что-нибудь для вас сделать.

Вадим дивился обилию людей, привлеченных турниром. Под ногами путались киношники из группы Пудовкина – их набралось видимо-невидимо. Его, конечно, поставили в известность, что группа занята не только съемками фильма, но даже он не знал, кто из этих снующих повсюду личинок в самом деле имеет отношение к кинопостановке, а кто прячет под плащом (халатом, робой) табельный пистолет.

Подтянулась заграничная печать. Своих делегатов прислали виднейшие газетные тресты Скриппса, Херста и Мак-Кормика, были представлены и европейские информационные агентства: «Гавас» из Франции, «Вульф» из Германии, «Рейтер» из Англии. От журналистов рябило в глазах, они никому не давали проходу, – шелестели записными книжками, покрывали листы бумаги немыслимыми каракулями и оккупировали телефонные и телеграфные пункты, передавая оттуда новости редакциям своих изданий.

Памятуя завет Александра Васильевича, Вадим присматривался ко всем. Его внимание притянул своей эксцентричностью репортер швейцарской газеты «Ной Цюрхер цайтунг» Людвиг Бюхнер. Он везде появлялся в прорезиненном, угольного цвета макинтоше, который не снимал даже в хорошо прогретых помещениях. Носил при себе разукрашенный вензелями портсигар, держал в нем, по обычаю символистов начала века, кокаиновый порошок и нюхал его при всех, не таясь. Никогда не расставался с объемистым саквояжем, куда запросто могло бы поместиться собрание сочинений Диккенса или Льва Толстого. Говорил длинно и витиевато, точно кружево плел. Выдавал иногда бесконечные вербальные построения, которые вгоняли в трясучку и вышколенных отельных горничных и бесстрастных, как мебель, швейцаров.

Бюхнер не владел русским, зато безупречно изъяснялся на французском, в коем Вадим тоже был силен. Их знакомство произошло при следующих обстоятельствах: Вадим присел на ступеньки почтамта, чтобы набросать текст телеграммы о приезде чемпиона мира Капабланки, и в спешке сломал карандаш. Рядом случился Бюхнер, который одолжил ему свою чернильную ручку. Засим последовало:

БЮХНЕР: Рискую показаться вам чересчур назойливым и неделикатным, тем более если учесть, что вы видите меня впервые и не имеете достаточно представления о моей скромной особе, однако позволю себе высказать просьбу, каковая имеет для меня наипервейшее значение, поскольку до сего дня я ни разу не бывал в вашем замечательном городе, о чьем величии, безусловно, наслышаны все, живущие за пределами России, независимо от того, к какой национальности они принадлежат и какую веру исповедуют, ибо Москва есть не просто колыбель славянской цивилизации, но средоточие исторических и культурных ценностей, и слава о ней простирается далеко за пределы…

ВАДИМ: Так что у вас за просьба?

БЮХНЕР: Просьба, видите ли, проистекает из того обстоятельства, что я, будучи лишенным представления о планировке улиц и прочих магистралей вашего города, чьи масштабы сопоставимы с масштабами грандиознейших мегаполисов Нового Света, с тем отличием, что американские города в гораздо меньшей степени обладают традициями, уходящими в далекое прошлое, и потому не имеют, на мой субъективный взгляд, магической ауры, которая присуща населенным пунктам, ведущим свою летопись с незапамятных времен и потому имеющим право равняться с Вечным Римом, Афинами, Мемфисом, а также…

ВАДИМ: В чем просьба-то?

БЮХНЕР: Так как я прибыл утренним поездом из Эстонии, где вынужден был сделать пересадку вследствие того, что прямого железнодорожного сообщения между Швейцарией и Россией на данный момент не существует, каковая препона в значительной степени затрудняет налаживание дружеских связей между нашими державами, чего в мире, едва выбравшемся из череды политических кризисов и войн, быть не должно, в особенности если принять во внимание уровень технического прогресса, вполне позволяющий уже сейчас обеспечить прокладку современных коммуникаций не только между соседними странами, но и…

Где-то через час Вадим докопался (скорее, интуитивно) до сути просьбы: Бюхнер проголодался и искал поблизости кафе с горячими блюдами.

Когда иностранцы были в сборе, подъехали советские шахматисты. Из них к престижному соревнованию были допущены игроки, занявшие первые восемь мест на чемпионате СССР, который состоялся этой же осенью, плюс двое – Богатырчук и Зубарев – получили персональные приглашения. Вадим, как работник «Шахматного листка», знал почти всех, но был среди них один, с которым ему прежде пересекаться не привелось.

Звали его Борис Верлинский. Насупленный, похожий на сыча, отрешенный от окружающей действительности – таким он представал на немногочисленных фотографиях в спортивной периодике. Коренной одессит, он после революции переехал в Москву, но ввиду крайней болезненности много времени проводил в лечебницах.