Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев - Стелла Прюдон

– Неужели он прямо такой идеальный ребёнок у них? – с обидой спросила Зумруд. – Ничего не ломал, никого не бил?

Гриша пожал плечами, а потом вспомнил:

– Ломал!

– Да? – с интересом спросила Зумруд.

– В первый же день он сломал их фамильную реликвию: музыкальную шкатулку восемнадцатого века, которая досталась от прабабушки Анжелы, она её через войны и революции пронесла, прятала и от фашистов, и от коммунистов, не продала, когда голодала… А Борька решил разобрать и посмотреть, что внутри. Ну и всё, капут шкатулке.

– Вой эри ме, – схватилась за голову Зумруд. – Горе-то какое!

– Анжела сказала, да ну её, эту рухлядь. Положила в пакет и бросила в шкаф.

У Зумруд округлились глаза, и она не находила слов.

– А потом Боря им кукушку вырвал с корнем из часов, но они сделали вид, что ничего не заметили. Больше ничего, кажется, не ломал.

– И чем он там занимается, если ничего не ломает?

– Сидит, музыку рисует… – многозначительно изрёк Гриша. – А иногда они с Анжелой о чем-то болтают.

– Болтают?

– Ну, болтают – громко сказано. Они как-то по-своему, без слов, общаются. Как будто они не люди, а животные или птицы.

Зумруд уже подумывала о том, чтобы позвать Анжелу с родителями домой, чтобы понаблюдать за ней, может, и вправду есть в ней что-то такое, чего она не заметила во время той встречи, чтобы посмотреть своими глазами, о чём они с Борей «общаются», как выразился Гриша, но не успела она об этом подумать, как её ужасно взволнованным голосом через весь двор к телефону позвала Зозой – звонит Гриша. У Зумруд от страха заболело сердце и онемели руки, она заторопилась в дом, ледяными руками взяла трубку, готовясь к самому ужасному. Она привыкла, что ей звонят только по экстренным случаям. Что-то с Борей, что-то с Борей, отстукивало у неё в висках.

– Гриша? – выкрикнула она в трубку.

– Мама, да ты так не волнуйся, лучше сядь.

– Что случилось? – Затылок Зумруд прожигали листья крапивы.

– Мама, ничего страшного, но твой сын… он запел.

– Запел?

Понимание покинуло Зумруд.

– У мэгIэни хунде [10 - Он поёт. ], песни же есть. Слышишь, ты слышишь? Это он поёт! Вот это зуьм-зуьми [11 - Тихое пение. ], вот это виз-визе [12 - Пиликание. ], вот это жив-жив [13 - Писк птенцов. ] – это и есть его голос. Я не могу трубку ближе поднести, провод короткий. Но скоро ты сама услышишь. Тонюсенький у него голосок, как у девочки. Анжела разучивала песню к выпускному, тучки небесные, вечные странники же есть, слышит, кто-то мяукает. Думала, это кошка. А это он. Я как услышал, чуть в обморок не упал, а они как ни в чём не бывало в один голос поют.

Позже Зумруд слышала эту историю сотни раз во всех мельчайших подробностях, но вновь и вновь просила рассказать, как Гриша с Борей подъехали к музучилищу и Боря высвободился из Гришиной руки и забежал прямо в класс, где шла репетиция концерта. И как он тихонько сел прямо на пол, пока хор девочек репетировал песню, а Анжела им аккомпанировала; и как Анжела увидела его и, поманив пальцем, посадила на стульчик рядом с роялем, и как Боря с открытым ртом сидел и смотрел на поющих девочек, и потом, когда репетиция закончилась, к нему подошла Карина Ашотовна – дирижёр хора и погладила по щеке. Она спросила у Анжелы – это твой брат? – и Анжела ответила, да, это мой брат. И Карина Ашотовна спросила, как его звать, а Анжела ответила – его звать Барух. И Карина Ашотовна сказала – вы чем-то похожи. А потом они все вместе поехали не домой, а в какой-то магазин, потому что Анжеле понадобилась кассета с этой песней, чтобы она могла репетировать дома по вечерам. И всю дорогу они ничего не рисовали, а только слушали эту кассету, и когда они подъехали к дому Анжелы, Гриша умчался по делам, а Борю оставил у Анжелы.

– А когда я ближе к вечеру до них доехал, он уже пел, – рассказывал, смеясь, Гриша.

Когда Анжелу спрашивали, как ей это удалось, она отнекивалась. Мол, она здесь ни при чём, просто раньше Барух не считал нужным проявлять голос, а сейчас почему-то ему это понадобилось. И немного подумав, добавляла:

– Не зря он начал с высоких нот.

В один момент Анжела превратилась для Зумруд из пугала, которое даже родне показать страшно, в божество, с которого сдували пылинки. И хоть остался у Зумруд осадок – ведь это не она, а Анжела первой услышала голос её сына, она пыталась этот осадок вытравить, смыть из своей души, а это было возможно только в том случае, если она смогла бы полюбить Анжелу всей душой, как свою родную дочь. И она решила, что Анжела станет её дочерью. И пусть они с Гришей поженятся только через год или два, она уже сейчас будет относиться к ней так, как относилась бы к дочери. Ведь она вызволила её Борю из оков, и этого Зумруд никогда не забудет. На следующий день она спросила Гришу, не хочет ли он оформить их отношения с Анжелой по всем правилам – надеть кольцо, пригласить на обручение родню – он поцеловал мать и убежал. А через час у них была дата.

Несмотря на то, что из Бори с помощью Анжелы удалось извлекать звуки, заговорил в привычном смысле он не сразу. Заговорит он или нет, зависело от того, была ли рядом с ним Анжела. Для Зумруд началась новая борьба. Поскольку первый год Боря соглашался говорить только с Анжелой, а всем остальным отвечал молчанием, Зумруд требовалось перешагнуть через себя и свою ревность, чтобы признать, что от Анжелы сейчас зависит не только Гришина, но и Борина судьба, что в этой маленькой болезненной девочке сосредоточена какая-то неведомая ей сила и что ей, Зумруд, остаётся только покориться. Если бы она не видела своими глазами, как резко Боря преображался рядом с Анжелой, как из буйного неуправляемого ребёнка становился паинькой, она бы не поверила. Диагнозы, которые ставили им врачи, от алалии [14 - Алалия (перевод с греч. – безречие) – недоразвитие или полное отсутствие речи, вызванное органическим поражением корковых речевых центров головного мозга вследствие тяжёлых родов либо младенческих травм. При этом физический слух и интеллект ребёнка не повреждены. ] до аутизма, от задержки речевого развития до задержки умственного развития, стали её обычным фоном, но резко куда-то пропадали, когда на горизонте появлялась Анжела. И хоть Зумруд мало знала о жизни, её знаний хватало на то, чтобы понять, что один и тот же ребёнок не может быть одновременно и очень больным и очень здоровым. И будучи в здравом уме, она не могла выбрать для своего сына путь больного ребёнка. Поэтому, скрепя сердце, она решила, что оторвёт от себя Борю, разрежет с ним пуповину, пусть он будет Анжелин, ради его же блага.