Колючий мед - Сара Паборн

– Это о нем вы писали в журнал? – уточняю я. – Предмет вашей девичьей любви?

Она кивает в ответ.

– Вы упомянули, что расстались с ним при драматичных обстоятельствах, – говорю я. – Могу ли я спросить вас, что это были за обстоятельства?

Я знаю, что это совершенно не касается статьи, но просто не могу удержаться, чтобы не спросить.

Несколько секунд Вероника молча смотрит на меня.

– Мы бежали вместе.

– Бежали? Но куда?

Она наклоняется вперед, чтобы спросить:

– Значит, в каком издании вы работаете, напомните мне, пожалуйста?

– В журнале «Женщина». Я – журналист.

– Я в курсе, меня интересовало только издание, для которого вы пишете. И статья будет обо мне?

– О вас и Уно. О том, как сохранить любовь на протяжении шести десятилетий.

– То есть Бу тут ни при чем?

– Нет, – признаю я.

– Так, может, будем придерживаться обозначенной темы? – Вероника отклоняется назад и начинает постукивать пальцами по столу. – Вам придется извинить меня, но я очень плохо спала этой ночью. Признаюсь, мне нужно прилечь отдохнуть. Я плохо переношу жару. Вы не могли бы прийти завтра утром?

– Да, конечно, – разочарованно откликаюсь я. – Во сколько вам будет удобно?

– Приходите к одиннадцати, к этому времени я уже успею спокойно позавтракать. Я же жаворонок.

– Меня тоже в одиннадцать устроит, – отвечаю я.

– Выход сами найдете?

Киваю в ответ, убирая в сумку блокнот.

1955

Франси была необычной девушкой – ее отличало высокое мнение о себе. Но это еще не все. Веронике никогда не встречались девушки, столь же твердо уверенные в своих навыках и способностях. Конечно, Франси пятью годами старше – ей уже двадцать два, – но казалось, их разделяет целая жизнь. В двадцать два года человек уже совсем не тот, что в семнадцать.

Обычно девушки сближаются на почве обсуждения своих неудач и самокритики. Всегда можно было заслужить симпатию, жалуясь на свой дряблый живот, толстые бедра, прыщавую кожу, слишком маленькую или, напротив, слишком большую грудь, кривые зубы, широкую или тонкую кость, странно выросший ноготь.

Дальше – больше. Переругиваться можно было до бесконечности: «Да ты вовсе не толстая! Да нет же, конечно, толстая! У тебя волосы намного красивее моих. Вот бы мне такой рот, как у тебя. А мне бы – твою фигуру». Веронике все это наскучило. Если не обсуждали внешность, то говорили о мальчиках. Кто в кого влюблен? Кто что сказал? И что он на самом деле имел в виду? Мальчиков нужно было понимать и заботиться о них. А еще – держать их на расстоянии. В мучительном ожидании. И лишних надежд вселять нельзя. Решить такое уравнение было невозможно.

Девушки редко находили общий язык за пределами этих двух тем. Может быть, потому Веронику и восхищала Франси, которая, забыв о себе, могла с энтузиазмом рассуждать о таких вещах, как театр, музыка или фильмы. Ирония заключалась в том, что, когда Франси обо всем этом говорила, она выглядела намного привлекательнее, чем когда специально прихорашивалась. Она разгоряченно жестикулировала. Глаза горели. Мелкие капельки пота проступали на верхней губе. Франси будто открывала дверь в комнату без потолка, где воздух можно и нужно было вдыхать полной грудью.

– Что такое свобода? – спросила кузина, когда они лежали в своей любимой пещерке на берегу, наблюдая, как отдыхающие собирают вещи, чтобы покинуть пляж до следующего утра. – Свободен тот, кто оставил упорные поиски счастья!

Франси с триумфом смотрела на Веронику. На коленях у нее лежала книга по индийской йоге, привезенная из Копенгагена. Она одолжила ее почитать у парня, который, по ее собственному утверждению, был мыслителем. У мыслителей есть чему поучиться, но их не нужно все время принимать всерьез. Иногда Франси зачитывала избранные изречения, делая вид, что додумалась до них сама.

– Каждый привык считать себя свободным, хотя в действительности живет так, как от него ожидают другие.

Она раздраженно отмахнулась от мухи и вздохнула:

– Я вот, например, хочу уехать за границу, изучать иностранный язык и слушать новую музыку. А то, представь себе, стоишь ты у плиты, дышишь чадом и мешаешь похлебку, и такое однообразие – год за годом, пока не подрастут дети и ты вновь не останешься в одиночестве. Да нет, забудь об этом!

В подтверждение своих слов Франси пару раз громко фыркнула и продолжила:

– Никогда не знаешь, где могут скрываться родственные души. Они могут быть где угодно. Надо только внимательно смотреть. Вот, может быть, он!

Франси кивнула в сторону песчаных дюн, по которым шел Бу с полотенцем через плечо.

– Привет-привет! Что – купаться собрался?

Он направился к ним и, слегка кивнув, присел недалеко от Вероники. Не рядом с Франси, несмотря на то что она призывно раскачивала коленками, сидя в позе лотоса. Вероника рассмотрела курчавые волосинки на его руках и ногах, напоминавшие светло-золотистую шерсть. Часть челки свисала на глаза. При дневном свете Бу казался выше и моложе, чем накануне вечером. И все равно в нем сквозила какая-то неуловимая уверенность в себе.

– Ты нашел велосипед утром? – спросила Франси, кинув книгу на песок так, чтобы было видно обложку.

– Да, без проблем. Труднее было найти дорогу в мастерскую. Через пастбище пришлось идти пешком. Еще крапивой обжегся по пути. – Он провел рукой по голени, где по бледной коже растеклась небольшая краснота.

– Чудака-художника видел?

– Да-да. Он угостил меня кофе и олениной. Этот художник спит на диване на кухне, хотя в его распоряжении весь дом. Там давно не убирали, и обувь он в помещении не снимает. Говорит: «Какая разница? Все равно скоро зима». В этом что-то есть.

Бу улегся на песок, опершись на локти.

– Похоже, быть художником – очень увлекательно, – заметила Франси, заинтересованно подвинувшись ближе.

Веронике не собраться с силами, чтобы задать вопрос, по крайней мере, в присутствии Франси. Кузина очень легко знакомилась с людьми. Даже если ей нужно было всего-навсего доехать на велосипеде до киоска или зайти в магазин за молоком, она заговаривала по пути с прохожими. Веронику, напротив, считали замкнутой. Ей требовалось много времени, чтобы дойти в разговоре до сути; выражалась она неловко и слов использовала больше, чем нужно.