Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны - Джо Аберкромби

Ничто нахмурился на белесое небо и грязными ногтями поскреб шею.

– Рано или поздно последнее слово будет за сталью. Это – закон.

– Тогда пускай поздно, – ответил Ярви, взваливая на себя поклажу. – А сейчас – бежим отсюда.

Бегство

Они бежали.

Или неслись трусцой. Или тряслись, спотыкались и продирались вдоль каменистых, адовых склонов, где среди оплавленных валунов не прорастало ни травинки и в небе не пролетало ни птицы. Здесь искореженный в муках Отче Твердь дышал жаром, таким же безжизненным, как прежний холод.

– Ветер странствий раз за разом выносит меня к очаровательным берегам, – присвистнул Анкран, когда после очередного перевала перед ними воздвиглась новая курящаяся гряда.

– Они по-прежнему нас преследуют? – спросил Джойд.

– На таком скалистом взгорье попробуй кого-нибудь заметь. – Сумаэль осмотрела в подзорную трубу пройденное ими пепельное, затянутое испарениями безлюдье. – Особенно тех, кто не желает показываться.

– Может, они повернули обратно. – Ярви обратился к Той, Что Тянет Жребий, умоляя хоть сейчас ниспослать им чуточку удачи. – Может, у Шадикширрам не вышло уговорить баньи пойти сюда вслед за нами.

Сумаэль утерла пот с чумазого лица.

– Кто откажется побывать в таком чудесном краю?

– Не знаешь ты Шадикширрам, – сказал Ничто. – Наш капитан умеет убеждать. Она – великий предводитель.

– Что-то я не заметил, – сказал Ральф.

– Ты не был при Фулку, где она вела к победе армаду императрицы.

– А ты, значит, был?

– Я бился на другой стороне, – ответил Ничто. – Я был поединщиком короля Алюкса.

Джойд, не веря, наморщил лоб:

– Ты был королевским поединщиком? – Глядя на Ничто, было трудно себе это представить, но Ярви повидал на боевой площадке много великих воинов и подобного владения мечом не встречал ни разу.

– Наш флагман запылал. – При этом воспоминании старый боец добела стиснул кулак на рукояти. – На канатах у дюжины галей, скользкий от крови убитых, кишащий солдатней императрицы – вот каким был наш корабль, когда мы с Шадикширрам сошлись в первой схватке. Я утомился в бою и ослаб от ран. Я не привык к шаткой палубе. Она прикинулась неумелой женщиной, я был горд – и поверил, и она пустила мне кровь. Так я стал ее рабом. Когда мы сразились вновь, я был заморен голодом, а она вышла с клинком в руке и крепкими парнями за плечами против моего кухонного ножика. Она пустила мне кровь во второй раз, но, возгордившись, не стала отнимать мою жизнь.

Его губы скривила знакомая безумная усмешка, и изо рта брызнула пена, когда он лающе чеканил слова:

– Теперь мы встретимся с ней в третий раз, и меня больше не тяготит былая гордость. Я сам выберу место схватки и пущу ей кровь. Вот так, Шадикширрам!

Он вскинул меч, и по голым скалам раскатился его ломаный хрип, заполняя долину:

– День настал – сегодня! Время пришло – сейчас! Надвигается расплата!

– А расплата не может надвинуться после того, как я доберусь живым до Торлбю? – поинтересовался Ярви.

Сумаэль с мрачной решимостью затянула пояс.

– Пора уже поспешить.

– А до этого мы чем занимались?

– Плелись.

– И каков твой замысел? – спросил Ральф.

– Зарезать тебя и в знак примирения отдать ей твой труп!

– По-моему, не примирения ради она проделала весь этот путь. Как считаешь?

Сумаэль задвигала скулами.

– Боюсь, ты прав. Мой замысел – добраться до Ванстерланда вперед них. – И она начала спускаться, с каждым шагом из-под сапог сыпались камешки.

Испытание духотой проходило, почитай, хуже, чем испытание льдом. Хоть снегопад и не прекращался, им становилось все жарче и жарче, и слой за слоем они стаскивали с себя вожделенные прежде одежды – пока не очутились полуголыми, мокрыми от пота и черными от пыли, как горняки только что из забоя. На смену голоду пришла жажда. Анкран отмерял из двух бутылей мутную, с гадким привкусом воду куда более ревниво, чем припасы на палубе «Южного Ветра».

Прежде их тоже одолевал страх. Ярви не мог припомнить и дня, когда бы он не боялся. Но тогда это был тягучий страх перед морозом, голодом и усталостью. Сейчас их пришпоривал жестокий наездник. Страх перед острой сталью, острыми клыками банийских псов, и самым острым из всех – мстительным гневом бывшей хозяйки.

Они тащились, сбивая ноги, пока не стало так темно, что Ярви перестал различать поднесенную к лицу ладонь. Отче Месяц и все его звезды потонули во мгле, и беглецы молча забились в расселину среди камней. Ярви провалился в зыбкое подобие сна, чтобы, как показалось, через пару минут его встряхнули и подняли. С первым лучом рассвета, в синяках и ссадинах, он опять устремился вперед, окутанный обрывками ночных кошмаров.

Двигаться дальше – вот о чем думали все. Мир умалился до голой каменистой полосы между их сапогами и преследователями, и это пространство неуклонно сжималось. Какое-то время замыкающий Ральф волок за собой на веревках пару овечьих шкур – старый браконьерский трюк, призванный сбить со следа собак. Собаки оказались умней. Скоро каждый из беглецов покрылся синяками, порезами, каждый обдирал кожу после сотни падений, ну а Ярви, с его одной здоровой рукой, приходилось труднее других. Однако всякий раз, когда он спотыкался и падал, рядом вырастал Анкран, протягивал сильную руку и помогал ему встать. Помогал двигаться дальше.

– Спасибо, – сказал Ярви, потеряв счет падениям.

– Тебе еще выпадет случай со мной расплатиться, – ответил Анкран. – В Торлбю, если не раньше.

С минуту они шаркали в неловком молчании, затем Ярви произнес:

– Прости меня.

– За то, что свалился?

– За то, что я сделал на «Южном Ветре». За то, что сказал Шадикширрам… – Его передернуло при воспоминании о том, как бутылка с вином грохнула о голову Анкрана. Как его лицо хрустнуло под сапогом капитана.

Анкран исказился в гримасе, ощупывая языком дыру на месте передних зубов.

– Больше всего на этом корабле я ненавидел не то, что сотворили со мной, а то, что заставляли творить меня. Нет. Не так. То, что я сам натворил. – Он остановился, придержал Ярви и сказал, глядя ему в глаза: – А ведь прежде я считал себя добрым человеком.