Святой сатана - Анатолий Леонов

Маврикий тяжело вздохнул, деловито заправил полы однорядки за пояс и принялся помогать наставнику. Работали молча, не испытывая сомнения относительно того, что скрывали в овраге сосновые ветки. На дне ямы находились тела трех совершенно обнаженных мужчин. Двое лежали в неловких позах, уткнувшись лицами в землю, точно их просто свалили сюда, как мешки с гнилым луком, третий распластался на их спинах, разметав по сторонам руки и ноги. Это был крупный пожилой мужчина, с очевидными следами боевого прошлого. У него не хватало двух пальцев на правой руке и одного на левой. Одно ухо было разрублено пополам, а на другом отсутствовала мочка. Кроме того, старик был слеп. И если безобразный нарост на месте левого глаза говорил о том, что потерян он был давно, то на месте правого глаза зияла большая дыра, заполненная черной кровью и желто-зеленой слизью. Такую рану можно нанести только кинжалом или острием сабли. Удар был совсем свежий и, очевидно, послужил причиной смерти, ибо никаких других ранений, угрожавших жизни, отец Феона на теле незнакомца не нашел. Зато он обратил внимание на небольшой медный крестик на шее незнакомца.

– Надо же!

Феона повернул голову к Маврикию, стоящему чуть поодаль с пучком сосновых веток.

– Крестик не наш. Не православный. Покойный папистом был!

Крепкая рука схватила монаха за запястье.

– Kto tu jest? [17 - Кто здесь? (польск. )]

Феона с трудом разжал сильные пальцы умирающего и, не выказывая никакого удивления, спокойно произнес по-русски:

– Монахи Гледенской обители, ехали в Кичгородок по делам; а ты, горемыка, что здесь делал?

Вместо ответа слепец слегка приподнялся на локтях, ища отсутствующими глазами человека, разговаривающего с ним, и прохрипел, пуская кровавые пузыри:

– Mnich? To dobrze! Nazywam sie Janusz Goleniewski z Nur [18 - Монах? Это хорошо! Меня зовут Януш Голеневский из Нур (польск. ). ].

И добавил, переходя на русский язык:

– Ты схизматик, но теперь уже все равно. Прошу, отпусти мне грехи!

– Я не священник, я не отпускаю грехов…

– Я скоро умру! – произнес поляк с обидой в голосе.

– Я знаю. Тебе страшно?

– Нет, мне просто жалко, что я умираю в одиночестве. Дома – рядом были бы жена и дети, и соседи, а здесь никого нет…

Феона посмотрел на умирающего с интересом, а Маврикий помрачнел и отошел в сторону.

– Мы будем с тобой рядом и проводим в последний путь. Маврикий, подойди ко мне!

Бледный послушник, поджав дрожащие губы, отрицательно покачал головой и отступил еще на несколько шагов назад. Феона не стал размышлять над необычным поведением своего ученика. Пожав плечами, он хладнокровно произнес:

– Изволь, я сам.

Некоторое время Феона молча сидел на краю оврага, всматриваясь в лицо умирающего, который, кажется, впал в беспамятство, но так только казалось.

– Mnich, tu jestes? [19 - Монах, ты здесь? (польск. )]

Феона взял ладонь умирающего в свою руку.

– Здесь. О чем ты думаешь?

– О том, что я осужденный грешник!

– Неутешительно. А есть то, что могло бы тебя утешить?

– Ничего! Я слишком много грешил в этом мире, чтобы рассчитывать на прощение. Вина моя перед Господом безмерна.

Монах печально улыбнулся и отрешенно посмотрел на небо.

– Исус пролил свою кровь за всех, и за таких грешников, как ты, – задумчиво произнес он, – однако сам грех и его искупление в вашей Церкви понимается исключительно как поступок. Никакого понятия о поврежденности человеческой природы. Только вина.

– А разве у вас не так?

Поляк сипел и едва дышал, с уголков губ и развороченной глазницы текли струйки крови. Очевидно, что боль доставляла ему невыносимые страдания, но он не собирался прерывать разговор. Он не хотел или боялся остаться один в последние минуты своего земного бытия. Отец Феона понимал и уважал желание старого вояки, встреча с которым при других обстоятельствах не предполагала мирного исхода. Он продолжил разговор с умирающим.

– Православная Церковь рассматривает грех не как вину, а как тяжелую болезнь. Грех – не вина за нарушение законов человеческого бытия, а последствие нарушения Законов Божьих!

– Ты интересный собеседник, чернец! Жаль, что мне пора! Может, встреться мы раньше, и не смерть была бы исцелением от моих грехов…

Они говорили еще некоторое время. Наконец Феона встал, и Маврикий явственно услышал, как учитель громко читал разрешительную молитву над телами убитых поляков. Маврикий не поверил своим ушам. Отец Феона отпускал им грехи!

Когда Феона подошел к Маврикию, тот был растерян и подавлен.

– Объясни, что с тобой происходит, сын мой? – спросил монах, глядя в глаза ученика.

Маврикий потупил свой взор и мрачно произнес:

– Десять лет назад такие чубатые в мою деревню пришли и всю вырезали. Баб, детей, стариков. Братишку с сестренками. Всех…

– Да, я помню! – кивнул Феона, с сочувствием глядя на юношу. Но послушнику этого было недостаточно. Голос его клокотал от возмущения и боли.

– А ты, отче, им отпущение даешь? Почему?

Посмотрев на заведенного, как часовая пружина, ученика, Феона понял, что без серьезного разговора никак не обойтись.

– Так уж случилось, что мы с тобой, друг мой Маврикий, служители Господа нашего, а значит, посредники между Богом и грешником. Безусловного отпущения грехов – не бывает! Бог не нарушает созданные Им же Законы! Именно поэтому и посредник не может гарантировать отпущения грехов. Он может дать только надежду и облегчить страдания.

Маврикий упрямо покачал головой.

– Этот человек страдал не за веру, а за совершенные преступления!

– Это правда, – согласился Феона, – но смертный грех убивает бессмертную душу. Если человек умрет, не успев покаяться, то душа его уйдет в ад, и ей уже не будет надежды на спасение. Ты же добрый христианин, Маврикий, ты умеешь прощать! Прости и освободи себя от тяжкого груза прошлого. Тебе сразу станет легче, и придет покой в душу! Со мной такое уже было!

Маврикий стоял и во все глаза смотрел на Феону. Во взгляде его отражались все чувства, разом нахлынувшие на него. Была боль, были сомнения, но главное, там было бесконечное доверие и почти сыновья любовь к своему учителю, без которого послушник не представлял существования в сложном и во многом непонятном ему мире.

Неожиданно его лицо наморщилось, как от пригоршни съеденной клюквы. Из глаз покатились крупные слезы. Маврикий громко всхлипнул и уткнулся головой в плечо Феоны.

– Ну ладно тебе! – смущенно произнес монах, неловко погладив послушника по вздрагивающему от рыданий плечу. – А знаешь, что мы сделаем? – добавил он. – Поедем-ка мы обратно в Устюг! Кичменгский городок подождет, а вот воеводу Стромилова о происшествии известить нам следует. Как считаешь?

Маврикий вытер рукавом нос, мокрый от слез, понимающе кивнул головой и молча пошел отвязывать от сломанной березы застоявшегося монастырского мерина.