Лев пробуждается - Роберт Лоу

Лисовин Уотти швырнул поводки Пряженику, и тот решительно намотал их на кулаки, свирепый, как хряк. Всадники толклись потной группой; несколько крестьян дотащились до древесных комлей и, привалившись к ним, сползли вниз, буквально источая марево усталости. Конская слюна пузырилась и лопалась от невидимого ветерка.

– Bien aller [28 - Зд. : Хорошо! (фр. )], – гаркнул Сивый Тэм, поднося рог к своим синюшным мясистым губам, и раздавшееся «тру-ру, тру-ру» заставило всю толпу снова лихорадочно устремиться вперед. Берне Филипп, тяжело дыша, просипел отчаянную мольбу расступиться перед его борзыми, и рог Сивого Тэма вострубил в очередной раз.

– Держаться в ряд! – крикнул он. – Слуша? й! Осторожно, борзые! Осторожно, борзые!

Из подлеска выскочил олень, и мгновение спустя спутанная вереница лающих борзых последовала за ним, в замешательстве оскальзываясь, когда зверь изменил направление и заскакал прочь.

Он разил мускусом и исходил паром, играя мускулами и блестя, будто бронзовая статуэтка; его большие ветвистые рога воспарили среди деревьев, когда он прыгнул, расшвыряв борзых, и величественно понесся прочь, оставив спотыкающихся собак позади. Мощных аланов выпустили слишком рано, увидел Сивый Тэм, и они уже отстали, потому что выносливости у них ни на грош, лишь изрядная сила.

– Il est hault! [29 - Зд. : Живо! (старофр. )] – с побагровевшим лицом рявкнул он. – Il est hault-il est hault-il est hault.

– И тебе ату, – пробормотал Хэл, после чего кивнул Лисовину Уотти, а тот ухмыльнулся и подтолкнул Пряженика.

Сивый Тэм изрыгнул проклятье и яростно хряснул рогом о заднюю луку, видя, как рогатый мчится прочь, – и тут по обе стороны от него промелькнули две серые полоски, бесшумные, как погребальные пелены. Нагнав бегущего оленя, они врезались в него сбоку, заставив остановиться, обернувшись к нападающим. Дирхаунды… Сивый Тэм чуть не вскрикнул от восторга.

Псаренок уставился, разинув рот. Он еще ни разу не видел ни такой резвости, ни такой свирепой отваги. Микел зашел сзади; олень развернулся на месте. Велди ринулся вперед – секач развернулся; борзая впилась ему в нос, и олень стряхнул ее, яростно брызжа кровью. Но Микел уже впился ему в ляжку, и задние ноги зверя подломились под тяжестью остальной своры, подоспевшей и тут же навалившейся на него.

Но даже тогда с оленем не было покончено. Он взревел – страшно и отчаянно, взмахнул своей тяжелой рогатой главой, и собака с визжанием отлетела прочь, будто черно-бурый мяч, так что Псаренок почувствовал потрясший ее удар, не сомневаясь, что это была Санспер.

Лисовин Уотти крикнул раз, другой, третий, но серые дирхаунды держались, и олень ринулся в лес, спотыкаясь, пошатываясь, волоча на себе дирхаундов и остальную копошащуюся комом свору. Хэл испустил огорченный вопль, увидев, как Микела сорвало с крупа зверя: поводок, который надо было снять, прежде чем отпускать его, зацепился за что-то в подлеске.

Хрипя от удушья, гончая забарахталась, пытаясь вернуться в гущу потасовки, хватая воздух ртом и лишь усугубляя собственные страдания отчаянными потугами вырваться. Лисовин Уотти набросился на Пряженика, понимавшего свою оплошность, однако слишком боявшегося борзых, чтобы броситься вперед, но мимо него пронеслась небольшая фигурка – прямо туда, где извивался и рычал полузадушенный дирхаунд.

Не обращая внимания на оскаленные клыки, Псаренок выхватил свой столовый нож и принялся пилить бечевку, стягивающую шею пса, хотя острые зубы лязгали у самого его лица и запястий. Ощутив свободу, Микел тотчас устремился вперед с хриплым тонким воем, а Псаренок, одной рукой запутавшийся в его всклокоченных космах, потянулся следом, угрюмо стараясь поспевать. Приметив кровь на морде собаки, Хэл подивился отваге и острому глазу отрока.

Тут Микел спохватился и обратился на Псаренка. Тот узрел разверстую собачью пасть, ощутил зловонный жар от морды. А затем дирхаунд встревожено заскулил и лизнул его, измазав лицо Псаренка оленьей кровью. Подоспевший с Хэлом и остальными Лисовин Уотти с улыбкой обернулся к Хэлу, одобрительно кивнув, потому что мальчонка, перепачканный слюнями и кровью, невзирая на зубы, осматривал рот Микела, чтобы убедиться, что кровь принадлежала только оленю.

Привязав новый поводок, Лисовин Уотти сердито воззрился на Пряженика. Хэл склонился к Псаренку, и Сим Вран заметил написанную на его лице заботу.

– Маленько окровился, мальчик, – неловко проговорил Хэл, и тот поднял на него глаза, а здоровенный дирхаунд, тяжело дыша, ластился к нему. Псаренок блаженно улыбнулся, чувствуя в груди что-то огромное, ликующее, и неудержимая мощь этого чувства была как-то неразделима с его новым господином, словно делая их двоих единым целым.

– Вы тоже, господин.

Сим Вран разразился хохотом, зычностью не уступавшим пенью рога, и Хэл, уныло потрогав щеку и лоб, увидел на облаченных в перчатку пальцах кровь, помахал отроку и устремился за охотой.

Свора бурлила, рычала и металась вперед-назад – кроме могучих аланов, наконец настигших жертву и бросившихся в атаку. Один впился оленю в глотку, другой – в тонкую изящную ногу, а третий – в пах красного зверя, дергая туда-сюда. В помутившемся взоре оленя застыло безнадежное отчаяние. Слишком истерзанный, чтобы сражаться, он сносил муку в молчании, прерываемом лишь шумным хрипом его дыхания, вырывающегося из раздутых ноздрей с облачками кровавого тумана.

Сивый Тэм, опасно раскачиваясь в седле, рявкал приказания; псари и охотники приближались с хлыстами и клинками, чтобы взять собак на своры и окончить страдания зверя.

– Добрый зверь, – сияя, сказал он Хэлу. – Поне оно и рановато в сю пору года, в июле будут куда лучше. Что хотите за своих выжлецов?

Тот лишь глянул на него, приподняв брови, и улыбнулся. Хлопнув ладонью по колену, Сивый Тэм утробно захохотал.

– Истинно так, истинно так, я б тоже с ними не расстался.

Псаренок слышал все это будто издали, ибо его мир сузился до страдания на лице берне Филиппа и горестных темных глаз Санспер. Скуля, раш пыталась лизнуть руку Псаренка, и на минутку они преклонили колени, плечом к плечу – доезжачий и Псаренок.

– Swef, swef, ma belle [30 - Тихо, тихо, моя красавица (фр. ). ], – проговорил Филипп, видя, что лапа раздроблена непоправимо. Тогда-то он и осознал присутствие мальчика и поглядел на него. Мысль о том, что предстоит, отразилась в его взгляде жгучей мукой, и Псаренок узрел ее. Доезжачий чувствовал сладостно-жгучую боль, запиравшую дыхание в груди, глядя в глаза собаки, которую должен убить. Он любил эту суку. Нож сверкнул на солнце, как стрекозиное крыло.