Лев пробуждается - Роберт Лоу

Плащеносец не мог не признать, что епископ был прав – и на предмет характера фламандца, и на предмет того, что его рот с мокрыми губенками и дурацкой бахромой бородки и усов напоминают женскую часть тела, коли поглядеть, склонив голову к плечу. На латыни это – os vulvae — звучит лучше, чем по-английски: вагинолицый, заключил Плащеносец.

Разумеется, рассуждал Плащеносец, понукая изнеможенного пони к Рослинскому замку, сей фламандец может попросту направиться к Дамфрису и английской границе. Как-никак он мастер-каменщик и долго без работы не просидит.

Сэр Уильям Сьентклер, Древлий Храмовник Рослинский, дал ему доброго, быстрого скакового конька и одарил пристальным, многозначительным взглядом, когда услыхал обо всем.

– Порадей, абы твердо, – изрек он, и Плащеносец кивнул. Он уж непременно обеспечит твердое ручательство.

* * *

Узрев блеклые огоньки во мраке, Гозело чуть не разрыдался от облегчения, что Дуглас уже недалече и там можно найти убежище, прежде чем выступать в Ланарк. Он выложит все, что ведает, ожесточенно размышлял фламандец, за все, на что обрек его Плащеносец. Он убедил себя, что был прав, удрав, пока его не порешили под сенью тьмы. Он больше никогда не вернется в этот край и поведает англичанам все-все, даже после того, что они содеяли фламандцам – и его родне среди прочих – в Берике. Они ведь еще и заплатят, возместив утрату обещанной мошны. Да и что ему какой-то дурацкий камень, в конце-то концов?

Из-за последней рощицы, ведущей к заливному лугу, протянувшемуся до окутанной тенью громады крепости, появилась фигура. Гозело заверещал – тонко, как сова, но слишком поздно.

– Ты удалился, не получив должного, – вкрадчиво произнес Плащеносец, и Гозело отпрянул, бессвязно лепеча по-французски, по-английски – на всех подворачивавшихся языках. Он лишь смутно сознавал, что содержимое его недр стекает по ногам; в голове бешеной круговертью проносились мольбы, выговорить которые его язык попросту не поспевал.

– Ничего не скажешь? – повторил Плащеносец, ухватив одну из них, и фламандец закивал головой столь истово, что того и гляди оторвется.

Плащеносец одобрительно кивнул, а потом поднял обе руки, чтобы откинуть капюшон и открыть лицо свету луны. В бледном зареве черты его остались незримы, но блеснул четырехгранный стальной клинок; Гозело заверещал так тоненько, что лишь псы могли расслышать его.

– Порадею, абы твердо, – возгласил Плащеносец, к вящему замешательству фламандца, ступив вперед и нанеся единственный удар; Гозело привалился к нему, как выдохшийся любовник, а потом тихонько сполз на дерн подлеска.

Вытерев кинжал о плащ фламандца, Плащеносец взял с податливого трупа что требовалось и удалился, ведя коня в поводу, пока не уверился, что ушел достаточно далеко.

И вдруг сообразил, что все это разыгралось на следующий день после того, как Длинноногий повелел всей знати королевства Шотландского явиться в Брихин, дабы лицезреть, что сталось с королем, воспротивившимся Эдуарду Английскому.

Несомненно, ради поношений, лжи и злопыхательства. Эдуард уже отъял Крест, Печать и Камень, как и грозил, лишив власти и короля Иоанна Баллиола, и королевство.

Но Длинноногий захапал не всю Шотландию – малую толику королевства вырвали из его кулака.

Плащеносец улыбнулся, согретый этой мыслью, несмотря на студеную летнюю мгу.

Глава 1

Замок Дуглас, почти год спустя

Канун праздника Святого Брендана Путешественника, май 1297 года

Борзые разбудили Псаренка, как всегда затеяв вокруг него возню и сопя носами. Жаркое тепло вдруг сменил холод, все ужесточавшийся, пока не вырвал его, дрожащего, из лона сна.

Едва он шевельнулся, как псы окружили его, болтая языками, пыхтя смрадным дыханием прямо в лицо, поскуливая и устремляя на него раболепные взоры в уповании кормежки. Они знают распорядок дня ничуть не хуже Псаренка, а то и лучше, коли верить Малку – правой руке берне? .

Псаренок забарахтался, поднимаясь. Студеный воздух подирал по коже, подгоняя его. Вытряхнул солому из волос и одежды, нашарил свои деревянные башмаки и заковылял в полутьме псарни – длинной приземистой постройки с плетенными из лозы стенами, промазанными саманной штукатуркой, и деревянными колоннами. Огня внутри не держали из страха пожара, а задняя стена из прочного холодного камня принадлежала пивоварне; единственный свет сочился через дыры, где штукатурка отвалилась, ложась пестрым покрывалом на устланный соломой пол, зловонный, как каждое утро.

Найдя свою власяницу, висевшую на крюке обок поводков, натянул ее через голову, просунул руки через дыры и принялся согревать их дыханием в предрассветном холоде. Кто-то закашлял; появились головы, вынырнув темными кочками среди соломы, и остальные выжлятники выбрались навстречу новому дню. Собаки скулили и повизгивали, извивались и без конца кружились, яростно работая хвостами, выпрашивая корм.

– Легше, легше, – унимал их Псаренок. – Тише. Уже скоро.

Конечно, если не будет охоты, потому что тогда собак кормить не будут, ибо с полным брюхом не разбежишься, а борзые, за которых отвечают он и группа других парней, – бегуны. Раши и лимье, общим счетом около тридцати голов, кружили и скулили, пока остальные гончие за загородками, не дающими им перегрызть друг другу глотки, начали хрипло, с подвывом лаять.

– Swef, swef! [3 - Угомонитесь! (искаж. фр. )] – прикрикнул Пряженик, козыряя французским, которому выучился у берне Филиппа. Собаки и ухом не повели, и Псаренок ухмыльнулся себе под нос: лимье – английские талботы, белые ищейки, сплошной нос и никакой выносливости; Псаренок сомневался, что они знают хоть слово по-французски. Раши есть всех мастей; эти выведенные в Силезии гончие составляют основную часть своры и сотворены для долгого бега. Как только лимье вытропят след, раши будут неустанно следовать по нему, пока не загонят или не завалят жертву.

Навряд ли хоть единая из них разумеет по-французски – ежели собаки вообще понимают хоть какой язык, но Францию считают родиной охоты, так что всем гончим дают французские клички, а доезжачий, сиречь старший псарь, – француз, и титулуют его по-французски – berner. Но дичь, на которую они охотятся здесь, все та же – олени, лани и вепри, все в угодьях Дейла, Уотера и далее – в землях, отданных Богом и Королем в руки Дугласов.

За тонкой перегородкой залаяли и завыли аланы и леврие, и принялись хлопотать другие отроки. Псаренок поежился, но не от холода; там целых два десятка леврие – серых драчливых борзых с холодными глазами и оскалами. Но даже те сторонились, поджимая хвосты, стоило чужакам – двум громадным косматым дирхаундам – вздернуть свои жесткие губы.