Лев пробуждается - Роберт Лоу

На лице Уишарта было написано желание запротестовать, и Брюс ощутил острый приступ гнева на самонадеянность Уоллеса, готового вскочить и выйти, даже не раскланявшись, но, сглотнув желчь, угрюмо кивнул:

– Быть посему, но вы должны уйти с теми людьми, что у вас есть, и теми, кто свободен от обязательств передо мной и прочими дворянами.

Уоллес с прищуром уставился на Брюса из-под насупленных бровей.

– А вы, государь Каррик?

– Я подниму Дуглас, епископа и остальных, и мы окажем сопротивление, как сможем, из наших крепостей. Англичанам придется иметь дело с нами, и это выиграет для вас время, дабы учинить разгром.

Уоллес посмотрел на Брюса долгим-долгим взглядом, а после неспешно кивнул.

– Длинноногий идет. Это вам дорого обойдется, – произнес он, переводя взгляд с Уишарта на Брюса и обратно.

– За благородное дело, – провозгласил Уишарт, и Уоллес, пожав обоим руки запястье к запястью, вышел бесшумно, как призрак, несмотря на свои внушительные габариты.

Оставшимся вдруг показалось, что комната стала вдвое просторнее. С минуту они хранили молчание, а потом Уишарт деликатно кашлянул.

– А истина? – требовательно вопросил он. Брюс окинул его холодным взором.

– Цель моего присоединения к сему провалившемуся предприятию уже достигнута, – с напором отчеканил он. – Каменщик похоронен сызнова.

Уишарт утомленно понимающе кивнул.

– Так что мы направимся в Эрвин с теми людьми, что у нас есть, и приготовимся к переговорам, – добавил Брюс.

Епископ с кряхтением надменно распрямился, заколыхав брюхом под доспехами.

– Сдаешься? Без боя?

Нижняя губа Роберта выдвинулась лопатой, и Уишарт, хорошо знавший этот признак, насторожился.

– Король явится на север самолично, – сердито пророкотал Брюс. – Как черный ветер. Уоллес будет сражаться – ему придется, ибо у него нет земель на его собственное имя, и он преступник, не более. Вы не теряете ничего, кроме толики достоинства, коли преклоните колени, дабы облобызать перстень Эдуарда, ибо земли Церкви неприкосновенны.

Он придвинул булаву своего лица к лицу Уишарта.

– Но мы, – хлопок по гербовой накидке, – рискуем лишиться всего. Мы, тот самый свет державы, силами коего вы полагаете его освободить. Эдуард явится на север, насупив брови над своими злыми глазенками. Я могу лишиться Каррика, а мой отец – Аннандейла. Раны Господни, Уишарт, да я тут ставлю под удар свои права на корону. Дуглас лишится своих земель в Ланарке. Вы хотите, чтобы всех нас заточили в Берике или в Тауэре?

А главное, с горечью подумал Уишарт, что Бьюкен и остальные Комины, якобы поддерживающие Эдуарда, но украдкой отпускающие вожжи бунтарей Мори, выйдут из этого дела благоухающими, будто из ванны с лепестками роз. Они играют в эти королевские игры куда искуснее юного Брюса, заметил он, нуждающегося в окружении ухищренных голов.

– Разумеется, – вымолвил епископ, склоняясь перед неизбежным, – переговоры – дело хитрое. Запутанное, а порой и затяжное. А что с Уоллесом?

Брюс скривился, как от оскомины.

– Уоллес ничем не связан, кроме присяги свергнутому королю, не желающему даже слышать о собственном королевстве, – проворчал он. – У него нет земель, ему не докучают арендаторы, и он смотрит на каждого встречного поверх меча, вопрошая, за Уоллеса тот или нет. Если нет, значит, против.

– Оно и недурно в такие-то времена, – с вызовом парировал Уишарт.

– Упрощенчество, – небрежно бросил Брюс через плечо, направляясь к двери. – Да и мимолетно все это. Долго ли пойдут переговоры, коротко ли, а кончится как всегда: мы преклоним колени.

Помедлив, он обернулся.

– Кроме Уоллеса. Он почти не в счет. Длинноногий ни за что его не простит.

«Я не в счет, – думал Роберт, говоря это. – Господь сотворил меня – и сотворил, чтобы я стал королем».

* * *

Освободители Скуна пили за здоровье друг друга, своего героя Уоллеса и даже Брюса с епископами. Пивная была единственным строением, не подвергшимся разграблению и поджогу, более священным для жаждущих, нежели любая церковь. Пивная, погруженная во мрак, едва разгоняемый несколькими факелами в канделябрах, едва дышавших в тяжком воздухе заведения, забитого телами, разящего блевотиной, мочой и перепревшим потом.

Сим насилу отыскал уголок и две побитые чары из рога, чтобы осушить их единым духом, но Хэл потягивал свое пиво без спешки, разглядывая пожелтевшие обугленные обрывки, выуженные из-под куртки.

– Так чего ж там говорится? – спросил не знающий грамоте Сим, распуская завязки собственной усеянной заклепками стеганой кожаной куртки и пытаясь выпутаться из нее в знойной духоте пивной.

– Будь посветлее, я бы тебе сказал, – пробормотал Хэл. Во мраке можно было разобрать лишь то, что написано очень убористо и по-латыни. И все же он был практически уверен, что речь идет о смерти каменщика и обследовании его одежды, включавшей бобровую шапку, заткнутую за пояс, скроенную во фламандском стиле. Больше ничего, кроме этого и подписи «Бартоломью Биссет», Хэл разобрать не мог; придется обождать с этим до света денницы.

– Киркпатрик палил сие? – поинтересовался Сим, но тут же смолк, пережидая вспышку громогласных насмешек и улюлюканья. В пивную вошла женщина.

– Да, смахивает на то, – ответил Хэл. Причина ускользала от него, о чем он и упомянул, потягивая пиво и морщась, потому что оно было теплым, как похлебка. Он чувствовал, как по телу стекает пот: летняя ночь выдалась душная, и грубые стены заведения сочились гнилостной влагой.

– Христе, я не в состоянии тут думать. – Хэл начал было подниматься, но тут же узрел выросшую перед ним женщину – настолько внезапно, что отшатнулся.

– Мой сын, – проговорила она с осунувшимся, искаженным от горя лицом. – Вы его не видали? Совсем мальчонка. Я искала повсюду. Его легко признать, у него родимое пятно на лице…

Она примолкла, сумев выдавить изнуренную улыбку, но было видно, что долгие, бесплодные ночные поиски еще не иссушили ее слезы до дна.

– Земляничкой, – добавила она. – Допрежь его рождения мне земляники страсть как хотелось. Прямо не могла удержаться…

Лицо мальчишки, измазанное навозом и помоями, яркое земляничное пятно в свете пожаров…

– Нет, – безнадежно выговорил Хэл. – Нет.