Лев пробуждается - Роберт Лоу

– Я плохо разумею по-французски, – прошипел Сим Хэлу на ухо. – Во имя всех святых, что за окаянный nef?

– Затейливая безделица, чтобы держать столовую утварь, – прошептал в ответ Хэл уголком рта, пока Брюс метался туда-сюда. – В форме ладьи, дабы высокородные nobiles [14 - Аристократы (лат. ). ] выказывали свою знатность.

Было очевидно, что Брюс припоминает давешний ужин, когда они с Бьюкеном и своими свитами вежливо улыбались друг другу, а тем временем подспудные страсти толще морских канатов бушевали вовсю вокруг да около, связывая их всех.

– И нате пожалуйста, он еще разглагольствовал о возвращении Баллиола, – неистовствовал Брюс, с недоумением простирая и воздевая руки горе. – Баллиола, Боже ты мой! Его, каковой отрекся. Прилюдно лишен регалий и чести.

– Поносный день для всего света державы, – буркнул Древлий Храмовник из сумрака, выступая меж них и являя жутковато освещенный лик. Он, этот лик, был угрюм и изнеможен, изваян виденным и содеянным, источен утратами до подобия рунического камня, припорошенного снегом.

– Из мелких баронов в короли шотландцев за единый день, – обобщенно добавил сэр Уильям Сьентклер, поглаживая свою белую, как руно, бороду. – Мняше о себе боле, нежели епископ имеет крестиков, – иже низведен до десятка выжлецов, егеря да поместья в Хитчине. Оный не воротится, коли разценяти, аки он рва и мета, уходивши. Иоанн Баллиол полагает себя напрочь отвещавшимся с Шотландией, попомните мои слова.

– Я уж поднаторел, – заметил Брюс с блеклой усмешкой. – Понял почти все.

– Что ж, добро, – беспечно ответствовал сэр Уильям. – Рассуди тако: коли не хочеши того же кляпа в своем горле, разумей же – не кто иной, как Макдафф да его кичливость, сгубили стуть короля Иоанна Баллиола с его воззванием к Эдуарду даровати оному права, егда король Иоанн напрочь отказа.

Брюс взмахнул одной рукой. Рукав его белой bliaut [15 - Длинная рубаха с широкими рукавами (фр. ). ] порхнул в опасной близости от свечи, заставив тени заплясать.

– Право, суть я уловил прекрасно, но Макдафф Файфский – не единственный, кто попользовался Эдуардом, как сюзереном, подрыв устои трона Шотландии. Остальные шли с жалобами к нему, будто королем был он, а не Баллиол.

Сэр Уильям кивнул с суровым выражением своего белобородого лика.

– Что ж, добро – Брюсы никогда не приносиху присяги Иоанну Баллиолу, коли припоминаю, а Макдаффа аз помянух не столь поелику оный вздел крамолу в Файфе, сколь поколику ты трясеши гузкой с его дщершей и того и гляди уползеши во тьму, абы насесть на нея, егда ее собственный муж столь близко, же можно на него плюнути.

И встретил обжигающий взор Брюса своим сумрачным.

– Сия стезя кончается пеньковой взенью, государь.

Молчание затянулось тяжкой сумрачной громадой. Потом Брюс прикусил нижнюю губу, вздохнул и поинтересовался:

– Что значит трясти гузкой?

– Преблуждати… – начал сэр Уильям, и Киркпатрик деликатно кашлянул.

– Потакать незаконной связи, – бесстрастно доложил он, и сэр Уильям развел руками.

Брюс кивнул, а затем склонил голову к плечу.

– А пеньковая взень?

– Петля палача, – провозгласил сэр Уильям погребальным тоном.

– А змеиный язык? – спросил Сим, едва не лопавшийся от любопытства с той самой поры, как услыхал о нем раньше; ошарашенный Хэл зажмурился, чувствуя, как все взоры обращаются к нему, обжигая огнем.

Спустя мгновение Брюс угрюмо уселся на лавку, и напряжение развеялось в клочья.

– Зуб для проверки соли на яд, – наконец ответил Киркпатрик. Тьма его лицо не жаловала – длинное и тощее, как клинок, с прямыми черными волосами по обе стороны от ушей и глазами, будто буравчики. Лицо – землисто-серое, с резкими чертами, как искромсанная ножом глина, – служило ему оружием.

– Змеиный? – не унимался Сим.

– Обычно акулий, – горестно усмехнулся Брюс, – но люд вроде Бьюкена платит за него целое состояние, веря, что он взят у гада Эдемского.

– Не тем мы делом заняты, это уж точно, – заявил Сим, и Хэл положил ладонь ему на запястье, чтобы заставить умолкнуть.

Заметив это, Киркпатрик вгляделся в хердманстонца, оценив ширину его плеч и груди, широкое, чуть плосковатое лицо, опрятную бородку и коротко стриженные волосы. И все же от уголков этих серо-голубых глаз змеились морщины, говорившие о том, что они многое повидали и виденное состарило его. Сколько ему – лет двадцать пять? Или двадцать девять? С мозолями на ладонях отнюдь не от плуга или лопаты.

Киркпатрик знал, что он – единственный сын обедневшего мелкопоместного рыцаря, отпрыска окрестного Рослина, потому-то сэр Уильям и поручился за него. И сына, и внука Древлий Храмовник Рослинский лишился в прошлом году в сражении под Данбаром. Обоих пленили и оставили в залог. Им повезло куда больше, чем остальным, представшим перед англичанами, еще опьяненными кровопролитием в Берике и не склонными сдерживаться.

Ни того, ни другого Сьентклера еще не выкупили, так что Древлий Храмовник получил дозволение оставить свою аскетическую, почти монашескую жизнь, дабы взять Рослин в свои руки, пока один или оба не вернутся.

– Сэр Уильям говорит мне, что вы ему как сын, последний Сьентклер, наделенный молодостью, свободой, крепкой рукой и рассудительной головой, – сказал Брюс по-французски.

Поглядев на сэра Уильяма, Хэл кивнул в знак благодарности, хотя, правду сказать, вовсе не был уверен, что должен испытывать за это благодарность. В Рослине еще есть дети – двое отроков и отроковица, ни одному не больше восьми, но все они отпрыски древа Сьентклеров. Как бы там Древлий Храмовник ни относился к Хэлу Хердманстонскому, но только не как к наследнику, способному потеснить его правнуков в Рослине.

– Это из-за него я ввел вас в этот круг, – продолжал Брюс. – Он говорит, что вы и ваш отец питаете почтение ко мне, хоть вы и люди Патрика Данбарского.

Хэл бросил на сэра Уильяма испепеляющий взгляд, ибо ему пришлось совсем не по душе, как это прозвучало. Сьентклеры связаны вассальной присягой Патрику Данбарскому, графу Марчу и твердому стороннику короля Эдуарда, – и все же, хотя рослинская ветвь взбунтовалась, Хэл убедил отца поддержать ее на словах, но не шевельнуть и перстом.