Сердце на Брайле - Паскаль Рютер

– Почему это?

– Гораздо больше похоже на книгу отца, чем сына.

Дом полностью погрузился во тьму, и мне стало интересно, как папе удается до сих пор делать заметки в «Объявлениях», где такой мелкий шрифт. Я включил лампу на буфете и открыл рюкзак, чтобы вытащить из него вещи.

– …Наверняка книги его сына, сына Александра Дюма, менее удачные и образовательные. А что он вообще написал?

– Я уже не помню. Что-то вроде «Черного тюльпана», кажется, и еще «Даму с камелиями». Красивая история о женщине с цветами. Она была влюблена и больна одновременно.

Затем папа снова погрузился в «Объявления для профессионалов и любителей» – это был небольшой журнальчик, который он в свое время придумал, чтобы самые разные коллекционеры могли общаться между собой. Но больше всего меня восхищало в папе то, что в своем журнале он сам предлагал любителям старья разные штуки. В городе у него было что-то типа склада, где отец хранил всякий хлам, пока на него не найдется покупателя. «Канада» – так мы называли этот склад – досталась ему от дедушки. Это странное место разрослось в моих фантазиях до размеров целой сказочной страны. Я никогда там не был и даже понятия не имел, почему отец назвал свой склад «Канадой». Но я точно знал, что однажды увижу это место и в моей жизни начнется новая глава.

– Папа?

Он оторвался от журнала. У него были красивые голубые глаза, немного влажные, и мне всегда казалось, что он вот-вот расплачется.

– Да?

– А твой папа поступал так же, как ты со мной? Он следил за твоими школьными делами?

Папа надел колпачок на ручку, посмотрел на меня взглядом, полным нежности, и нарисовал в воздухе длинную макаронину.

– Он приехал из Польши перед самой войной, а как только мир восстановился, начал продавать всякий металлолом… Когда стало получаться, то он был слишком занят в «Канаде», чтобы пристально за мной следить…

– То есть ты сам заделался таким крутым?

Он кивнул, задержав дыхание, и это было потрясающе.

– Пап, скажи, а ты очень любил своего папу?

Он застенчиво улыбнулся – скромность и всё такое – и снял колпачок с ручки. А я подумал, что папа сейчас ускользнет от меня, прям как рыба с крючка.

– Я не уверен, хорошо ли его знал… Сегодня, когда я обо всём этом вспоминаю, даже спрашиваю себя, действительно ли он существовал. Думаешь, отец и сын много знают друг о друге?

Папин взгляд внезапно стал странно-серьезным. Вокруг повисла суперторжественная атмосфера, однако философские грозы могли разразиться в любой момент.

– Да ладно, пап, мы ж с тобой прекрасно знакомы, разве нет? А мой друг Хайсам и его отец тоже знают друг друга, как шахматную доску…

Он задумался на несколько секунд. Казалось, мыслями он был где-то далеко.

– Да, ты прав. Мы с тобой друг друга знаем. Да, знаем…

Вид у него был не очень уверенный.

– У меня есть еще пара вопросов, но это неважно.

– Да давай уж.

– Ну для начала, мне интересно, как учителя покупают туалетную бумагу, прямо вот так, у всех на глазах?

– Я тоже задавался этим вопросом в твоем возрасте. До сих пор не знаю ответа. А второй вопрос?

– Что на ужин?

– Лягушачьи лапки.

3

Я ужасно восхищался тем, как мой египетский друг и его турецкий отец умудрялись запоминать один в один огромное количество шахматных партий, которые по той или иной причине прославились на весь мир. Поздно вечером либо рано утром они могли разыграть, например, партию между Багировым [9 - Владимир Константинович Багиров (1936–2000) – советский, латвийский шахматист, гроссмейстер, известный шахматный тренер, работал с Г. Каспаровым. ] и Гуфельдом [10 - Эдуард Ефимович Гуфельд (1936–2002) – советский, американский шахматист, гроссмейстер. ] 1973 года, или же матчи Решевского [11 - Самуэль Решевский (1911–1992) – знаменитый американский шахматист, вундеркинд, гроссмейстер. ] (любимого игрока моего дорогого Хайсама) с Авербахом [12 - Юрий Львович Авербах (род. 1922) – российский шахматист, международный гроссмейстер, шахматный композитор. ] в 1953 году или с Бобби Фишером [13 - Роберт (Бобби) Фишер – американский гроссмейстер, одиннадцатый чемпион мира по шахматам, отличался экстравагантным поведением. ] в 1961-м. Так Хайсам путешествовал во времени и пространстве, не выходя за пределы шестидесяти четырех черно-белых клеточек.

Хайсам каждый раз комментировал ходы, как будто я что-то мог понять в этой сложной игре – настолько сложной, что ее даже называли игрой королей и королевой игр. Но мне очень хотелось быть на высоте.

– Видишь ли, – учил он меня шепотом, – Решевский был довольно скрытным игроком. И совершенно непредсказуемым. Он не любил ни гармонии, ни прозрачности, но обожал странные ходы, которые совершенно сбивали с толку соперника!

– Надо же…

– Ну конечно! А еще он был приверженцем защиты Нимцовича [14 - Аарон Исаевич Нимцович (1886–1935) – знаменитый шахматист и теоретик шахмат. ], чтобы избежать сдвоения пешек…

Я прикидывался, что догадываюсь, о чём речь, и ценю предмет беседы.

– Ты же хотя бы примерно понимаешь, о чём я? – спрашивал меня Хайсам.

– Ну конечно же да!

И глаза моего друга улыбались за толстыми стеклами очков.

Наверняка он делал вид, будто верит, что я могу понять хоть что-нибудь в этой игре, которая была еще посложнее уравнений с одним неизвестным (а это уже нечто невероятно трудное). Хайсам был ко мне очень добр.

– Видишь, – говорил он, показывая на своего отца, который только что сделал ход, – Авербаха критиковали за такой ход, потому что конь находится теперь на g3. Лучше бы он пошел восьмым ходом на c5.

– Я так тоже подумал…

Однажды я спросил уважаемого египтянина: зачем играть партии, которые уже кто-то сыграл в прошлом и все знают, чем это закончилось.

– Это как повторять таблицу умножения…

– Ты это специально, чтобы побесить меня?

– Нет, я это для сравнения…

– Как там твоего игрока?

– Решевский?

– Да, он самый. Наверняка вот у него не было никаких проблем ни с таблицей умножения, ни с уравнениями, ни с неизвестными…

– Конечно не было. В шесть лет он уже играл в шахматы одновременно с двадцатью взрослыми. Его называли «маэстро лазеек» из-за развитого инстинкта самосохранения и способности вывернуться даже из самых безвыходных ситуаций.