Дикая роза - Дженнифер Доннелли

– Слава Богу! – вздохнула Мод.

Тишина и вечерняя прохлада успокоили ее, но дрожь в руках осталась. Мод полезла в сумочку за второй сигаретой.

– Удивляюсь тебе. Честно слово, удивляюсь, – сказала она себе.

Она была уже слишком стара для подобных девчоночьих штучек. По крайней мере, она так думала.

– А-а, вот вы где, – послышался у нее за спиной теплый, сочный голос с легким немецким акцентом.

Мод медленно обернулась. В нескольких футах стоял Макс с бутылкой шампанского.

– Я думал, вы ушли и я найду лишь ваш хрустальный башмачок.

– Я… Я вышла подышать, – сказала Мод.

– Вижу, чем вы дышите, – улыбнулся Макс. – Вы позволите? – спросил он, потянувшись к ее сигарете.

– Что? Это? Вам не понравится, – заупрямилась Мод, пряча сигарету за спину.

– Понравится, – ответил Макс.

Он наклонился ближе. Теперь их лица разделяло несколько дюймов. От Макса пахло шампанским, сандалом и кожей. Протянув руку, он легко вытащил из пальцев Мод сигарету, затянулся и неспешно выпустил дым. Карие глаза немца округлились.

– Вы должны обязательно назвать мне имя вашего табачника, – кашляя, сказал он.

– Верните сигарету.

– Верну, но не сразу. – Он снова затянулся. – Так приятно снова вас увидеть. Я и не ожидал.

– Я тоже, – призналась Мод. – Я наслаждалась вашей игрой. Это было прекрасно.

– А я наслаждался вами. У вас красивое платье.

Мод не ответила. Он играл с ней. Дразнил. Насмехался. Должно быть, да.

– Если не ошибаюсь, платье у вас от Фортуни?

– Поздравляю. Вы угадали, – ответила Мод. – Большинству мужчин не отличить платье Фортуни от платья-трубы.

– Аметист – ваш цвет. Вам всегда стоит носить вещи этого цвета. Я куплю вам дюжину платьев всех оттенков аметиста. Редкому самоцвету нужна лишь самая лучшая оправа.

Не удержавшись, Мод расхохоталась:

– Ох, Макс, ну и чушь же вы несете!

Макс тоже засмеялся:

– Да, я несу чушь. И мне приятно слышать, что вы называете вещи своими именами. – Он глотнул шампанского из бутылки. – Итак, вы женщина, которая любит выслушивать правду. Это так? – Макс протянул Мод бутылку, предлагая и ей глотнуть. – Тогда слушайте: я хочу близости с вами. Хочу с того момента, как вас увидел. Я не успокоюсь, пока вы мне не отдадитесь.

Мод едва не поперхнулась шампанским. Ее мало что шокировало, но сейчас она была шокирована признанием немца.

– Отъявленный наглец! – заявила она, вытирая с подбородка капли шампанского.

Вернув бутылку Максу, она собралась уйти.

– Понимаю, – сказал ей вслед Макс. – Подобно большинству женщин, вы лишь думаете, будто вам хочется правды. Может, мне следовало вам лгать? Присылать розы? Шоколадные конфеты? Без устали читать стихи? – (Мод остановилась. ) – Вы и есть поэзия, Мод.

Она медленно повернулась, подошла к нему, обхватила его лицо ладонями и поцеловала. Поцелуй был жарким, голодным. Мод почувствовала руки Макса на своей талии, потом на спине. Макс притянул ее к себе. От него исходил жар. Такой же жар она ощущала внутри себя. И вдруг ей захотелось Макса так, как еще никогда она не хотела ни одного мужчину. Неистово. Отчаянно.

– Где? – прошептала она.

– В моей комнате, – ответил он. – Через полчаса.

Он вложил ей в руку ключ с выгравированным номером. В Кедлстоне все комнаты для гостей имели номера. Мод снова поцеловала Макса, укусив его за губу, после чего быстро ушла. Каблуки ее туфель стучали по мраморным плитам. Она шла по террасе, слушая громкое биение собственного сердца.

Назад она не оглянулась. Ни разу. Поэтому она не увидела улыбки, появившейся на губах Макса фон Брандта. Улыбки с оттенком печали. Улыбки, не затронувшей его глаза.

Глава 12

– Призываю вас к порядку! Призываю вас к порядку! – надрывался спикер палаты, стуча молоточком. – Попрошу соблюдать порядок!

Его никто не слушал. По обеим сторонам от прохода члены парламента шумно одобряли закончившееся выступление и столь же шумно возражали.

– Джо, вы опять пробрали их до мозга костей, – прошептал ему лейборист Льюис Мид, депутат от Блэкхита. – Неужели вам всегда нужно брать самые злободневные темы? Почему бы для разнообразия не взять что-нибудь полегче? Скажем, новые цветочные кадки в Хакни-Даунсе? Или дополнительные скамейки в Лондон-Филдсе?

Джо засмеялся. Он откинулся на спинку инвалидной коляски, зная: пройдет еще несколько минут, прежде чем спикеру удастся восстановить порядок. Ожидая, пока собравшиеся успокоятся, Джо обвел взглядом зал, затем поднял глаза к высокому потолку с изящными готическими оконами и галереями, облицованными деревом. Все это, в сочетании с высокими створчатыми окнами и длинными скамьями с наклонными спинками, неизменно вызывало у него ощущение, что он находится в соборе. Такая схожесть очень нравилась Джо, ибо во всей Британии не было для него места священнее парламентской палаты общин, и никакое иное служение не могло сравниться с его членством в парламенте.

Для Джо политика являлась религией, а палата – его амвоном. Он только что выступал со всем пылом и красноречием, не уступая самому ревностному проповеднику-евангелисту. Жаль, что к этому священнодействию нельзя было добавить серы. Она бы оказалась совсем не лишней.

– Это мое последнее предупреждение! – взревел спикер. – Прошу почтенных джентльменов немедленно вернуться на свои места! В противном случае мне придется удалить вас из зала!

Один за другим стоявшие начали рассаживаться: консерваторы, либералы, лейбористы. Джо увидел возмущенного Черчилля. Хендерсон и Макдональд радостно улыбались. Асквит тер лоб.

Джо открыл сегодняшнюю сессию, выступив с новым законопроектом о реформе образования. Он потребовал от правительства расширить существующие школы, построить семьдесят новых, повысить минимальный возраст выпускников, а также ввести образовательные программы в десяти королевских тюрьмах. Выступление вызвало шумную и неоднозначную реакцию.

– Это полнейший абсурд! – выкрикнул владелец пяти швейных фабрик сэр Чарльз Мозьер, едва Джо закончил выступать. – Правительство не может принять такой закон. Он разорит государство.

– Правительство может его принять. Весь вопрос, выдержат ли капиталисты? – парировал Джо. – Образованные дети умнеют, а умные дети начинают задавать вопросы. Вам не понравится, если ваши швеи вдруг начнут спрашивать: «Почему блузку, за которую мне платят семь пенсов, сэр Чарльз продает по два фунта? » Такие вопросы подтолкнут швей к забастовке. И тогда разоритесь вы, сэр Чарльз, а вовсе не государство.