Дикая роза - Дженнифер Доннелли

– Труди, будьте любезны, вызовите экипаж. Мистер Койн, познакомьтесь, это моя дочь Кэтрин. Или Кейти, как мы ее зовем. И ты, Кейти, познакомься: это мистер Койн, один из моих избирателей.

– Очень рада знакомству с вами, – сказала Кейти, протягивая руку мистеру Койну. – Па, собирайся! Мешкать нельзя!

Гарри Койн встал.

– Поезжайте, раз такое дело, – сказал он, надевая шляпу. – Я сам найду выход.

– Гарри, я завтра же приеду на Лористон-стрит, – пообещал Джо. – Кейти, что случилось? Откуда тебе известно, что мама в тюрьме?

– Ма сумела отправить домой посланца с запиской. Кстати, па. Сколько у тебя при себе денег? Ма говорит, что нужно будет внести залог за нее и тетю Мод. Их только тогда отпустят. Но деньги можно внести и в тюрьме, поскольку их повезли прямо туда, а не в суд… Черт, я просто умираю от жажды! Можно я допью?

Джо протянул ей свою чашку.

– И ты что же, топала сюда одна? – сурово спросил он.

– Нет. Меня сопровождали дядя Шейми и мистер Фостер.

– Дядя Шейми? А что он тут делает?

– Он снова остановился у нас. На время, пока находится в Лондоне. Разве ма тебе не говорила? – спросила Кейти, успевая глотать чай.

– Нет.

Джо, сидевший в инвалидной коляске, подался вперед и заглянул в открытую дверь приемной. Среди пятерых или шестерых избирателей, дожидавшихся приема, сидел и его дворецкий Фостер: спина прямая, колени вместе, руки на набалдашнике трости. Увидев, что Джо на него смотрит, дворецкий снял шляпу:

– Добрый день, сэр.

Наклонившись еще чуть-чуть вперед, Джо заметил, что его чопорная, предельно серьезная секретарша суетится вокруг кого-то из посетителей. Она краснела, теребила ожерелье и хихикала, как школьница. Этим посетителем был шурин Джо. Почувствовав на себе взгляд, Шейми улыбнулся и помахал Джо.

– Жаль, ма не позволила пойти вместе с ней на марш, – продолжала тараторить Кейти. – Я так хотела. Я бы и пошла, но она сказала, что я должна закрепиться в школе.

– И правильно сказала. Это уже третья школа за год, куда мы тебя переводим. Если тебя выгонят и оттуда, будет не так-то просто найти еще одну, согласную тебя взять.

– Па, едем! – подгоняла отца Кейти, игнорируя его предостережение.

– Куда их отвезли? – спросил Джо.

– В Холлоуэй. Ма писала, что арестовали более сотни женщин. Это же так несправедливо! Мама, доктор Хэтчер, доктор Розен – они ведь такие воспитанные и умные. Умнее множества мужчин. Почему мистер Асквит не прислушивается к ним? Почему не дает женщинам право голоса?

– Он чувствует, что это не понравится избирателям, голосующим за либеральную партию. Там сплошь мужчины, и большинство их пока не готовы признать, что женщины равны им по уму, если не умнее, – сказал Джо.

– А я так не думаю. Дело не в этом.

– Тогда в чем? – спросил Джо.

– По-моему, мистер Асквит знает: если женщины получат право голоса, они вышибут его коленкой под зад. – (Джо расхохотался. ) – Это не шутка, па, – нахмурилась Кейти. – Я говорю правду.

– Конечно правду. Положи вон те папки в мой портфель и отдай мне.

Джо смотрел, как дочь, отложив блокнот и ручку, стала собирать папки. Его сердце наполнилось любовью. У них с Фионой было шестеро детей: пятнадцатилетняя Кейти, тринадцатилетний Чарли, одиннадцатилетний Питер, шестилетняя Роуз и четырехлетние близнецы Патрик и Майкл. Глядя на Кейти, такую высокую, взрослую и красивую, Джо вспоминал, как впервые взял ее на руки. Тогда, едва заглянув в ее глазенки, он стал другим человеком. Его руки держали крохотную девочку, навсегда поселившуюся у него в сердце.

Джо горячо любил всех своих детей и радовался, что они разные по своим пристрастиям, суждениям и способностям, но Кейти, их первенец, была в большей степени его ребенком, нежели остальные. Внешне она напоминала мать в юности. От Фионы Кейти унаследовала ирландскую миловидность, стройную фигуру и грациозность, однако свою главную страсть – интерес к политике – она получила от него. Кейти собиралась поступить в Оксфорд, изучать историю, а затем пойти в политику. Она заявляла, что, как только женщины получат настоящую свободу, она вступит в лейбористскую партию, поведет кампанию по избранию в парламент и станет первой женщиной – членом парламента. Амбиции Кейти уже доставляли ей ощутимые неприятности.

Полгода назад ее попросили покинуть Кенсингтонскую школу для девочек после того, как она самостоятельно создала профсоюз школьных уборщиц и служащих. Джо с Фионой нашли дочери другую школу в Брайертоне, но через три месяца Кейти попросили и оттуда. На этот раз причиной исключения стали три занятия по французскому, пропущенных без уважительной причины, а также пропущенные уроки хороших манер. После третьего прогула Кейти вызвала к себе в кабинет директор школы – мисс Аманда Франклин – и спросила девочку, почему та пропускает занятия и что может быть важнее уроков французского и хороших манер.

Вместо ответа Кейти с гордостью подала директрисе газетный лист с текстом на обеих сторонах. На передней, вверху, красовалось название, набранное гарнитурой двадцать второго кегля: «Боевой клич». Ниже шла строчка, набранная восемнадцатым кеглем: ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР КЭТРИН БРИСТОУ.

– Мне следовало бы рассказать вам об этом, мисс Франклин. Я бы и рассказала, но хотела дождаться, когда все будет готово, – столь же гордым тоном сообщила Кейти. – И вот, только что из печати.

– И что это, позвольте вас спросить? – поинтересовалась мисс Франклин, выгибая бровь.

– Моя собственная газета, мэм. Я только начала выпускать ее. Потратила свои карманные деньги на первый номер. Но деньги за рекламу помогут с выпуском следующего номера. Я намерена сделать газету голосом рабочих и работниц и освещать хронику их борьбы за улучшение условий труда. И этот голос должен громко звучать в правительстве.

Газета Кейти начиналась со статьи об отказе премьер-министра встретиться с делегацией суфражисток. Вторая – живописала ужасающие условия работы на кондитерской фабрике в Милфорде, а третья – рассказывала о многолюдном митинге лейбористской партии в Лаймхаусе.

– Кто писал эти статьи? – слегка повысив голос и нервно теребя брошь у шеи, спросила мисс Франклин.

– Я, мэм, – светясь от гордости, ответила Кейти.