Пыль грез. Том 1 - Стивен Эриксон

Рутт стоял лицом на запад, держа на руках девочку, которую называл Ноша. Трава вокруг выцвела. Местами ее выдрал сухой ветер – тот ветер, который сдувал почву вокруг корней, обнажая бледные луковицы; растения сохли и умирали. Под сухой землей и луковицами открывался гравий – или черная порода. Равнина Элан теряет волосы – так сказала бы Бадаль, чьи зеленые глаза наблюдали за словами в голове. Безусловно, у нее есть дар; но Рутт знал, что порой дар – замаскированное проклятие.

Бадаль подошла к нему; загорелые руки были тонкие, как шея аиста, ладони покрылись коркой пыли и смотрелись громадными рядом с тощими бедрами. Она сдула мух, облепивших ее губы, и заговорила:

        – Вот Рутт, он держит Ношу,

        Аккуратно завернутую,

        Рано утром,

        И встает…

– Бадаль… – Он знал, что стих еще не закончен, но знал и то, что она торопиться не будет. – Мы еще живы.

Она кивнула.

Эти его слова превратились у них в своеобразный ритуал, хотя и продолжали нести налет удивления, недоверия. Прошлой ночью костогрызы особо лютовали, зато, похоже, беглецам наконец удалось оторваться от Отцов.

Рутт поудобнее устроил на руке малышку, которую называл Ноша, и двинулся в путь, ковыляя на распухших ногах. На запад, в сердце равнины Элан.

Он даже не оглядывался проверить, идут ли следом остальные. Кто может, идет. За остальными явятся костогрызы. Рутт не вызывался идти первым в Змейке. Он вообще никуда не вызывался, просто был самым высоким и, пожалуй, самым старшим – наверное, тринадцать, а то и четырнадцать.

За его спиной Бадаль продолжала:

        – …И отправляется в путь

        Сегодня утром

        С Ношей на руках

        И тощим хвостом,

        Который змеится следом,

        Как язык солнца.

        Нужен длинный язык,

        Чтобы найти воду,

        Как ищет солнце…

Бадаль смотрела, как идет вперед Рутт, как тянутся следом остальные. Сейчас она и сама присоединится к костлявой змейке. Бадаль вновь сдула мух, но они, конечно, тут же вернулись, облепив раздутые губы и пытаясь впиться в уголки глаз. Когда-то Бадаль была красоткой: зеленые глаза и длинные золотистые косы. Однако красота больше не вызывала улыбок. Когда пустеют закрома, уходит красота.

– Эти мухи, – прошептала она, – плетут узоры страдания. А страдания отвратительны.

Бадаль смотрела на Рутта. Он – голова змейки. Он и клыки тоже – но эту шутку Бадаль держит для себя одной.

Она и другие дети пришли с юга, от развалин домов в Корбансе, Крозисе и Канросе. И даже с островов Отпеласа. Некоторые, как она сама, шли вдоль берега Пеласийского моря и дальше по западному краю Стета – когда-то в бескрайнем лесу они нашли деревянную дорогу, которую иногда называли Просечной дорогой; деревья нарезались кругляшами, которые укладывались ряд за рядом. Другие дети пришли из самого Стета – они двигались по старым руслам, петляющим среди бурелома и больных кустов. Очевидно, Стет действительно был когда-то настоящим лесом и не зря назывался Лес Стет, но Бадаль все равно сомневалась: сама она видела только безжизненную пустошь. Дорогу они называли Просечной, а иногда – ради смеха – Лесной дорогой; это тоже стало шуткой для своих.

Разумеется, чтобы замостить дорогу, требовалась уйма деревьев, так что, может, лес и вправду там был. Просто от него ничего не осталось.

На северном краю Стета, обращенном к равнине Элан, они встретили другую колонну детей, а через день к ним присоединилась еще одна, с севера, из самого Коланса; во главе этой колонны и шел Рутт. И нес Ношу. Высокий, дряблая кожа на острых плечах, локтях, коленях и лодыжках обвисла. Его большие глаза сияли. Все зубы были целы; и каждое утро он оказывался во главе. Остальные тянулись за ним.

Все верили, что он знает, куда идет, хотя его самого не спрашивали: ведь вера важнее правды; а правда заключалась в том, что он так же потерян, как и все остальные.

        – Весь день он несет Ношу

        И заслоняет ее,

        Укутанную,

        Своей тенью.

        Трудно

        Не любить Рутта,

        Но Ноша не любит,

        И никто не любит Ношу,

        Кроме Рутта.

* * *

Висто явился из Окана. Когда оглоеды и бледнокожие инквизиторы вошли в город, мать велела ему бежать, рука в руке с сестрой – на два года старше его; они бежали по улицам, среди горящих зданий и наполняющих ночной воздух криков. Оглоеды вламывались в двери, выволакивали людей на улицу и творили ужасные вещи, а бледнокожие наблюдали и говорили, что так и надо, что все правильно.

Сестру вырвали из его руки, и ее крик навсегда поселился в голове Висто. С тех пор каждую ночь он бежал по этой дороге – от момента, как проваливался в сон от утомления, до того, как просыпался с бледным лицом.

Он бежал, казалось, целую вечность – на запад, прочь от оглоедов. Ел что придется, безумно страдал от жажды, а когда оторвался от оглоедов, появились костогрызы – громадные стаи красноглазых собак, которым был неведом страх. А потом – Отцы, закутанные в черное; они нападали на жалкие лагеря у дороги и похищали детей; а однажды Висто и некоторые другие, вернувшись на место предыдущей ночевки, своими глазами видели расщепленные косточки, посиневшие и почерневшие в остывших углях очага, и поняли, как поступают Отцы с похищенными детьми.

Висто помнил, как впервые увидел Лес Стет – ряд обнаженных холмов, покрытых пнями; корни напоминали о могильниках вокруг его родного города, оставшихся после того, как забили последний домашний скот. И, глядя на бывший лес, Висто осознал, что весь мир мертв. Не осталось ничего; некуда больше идти.

И все же он шел вперед, один из десятков тысяч – или больше – детей, растянувшихся по дороге на многие лиги, а на месте тех, кто умирал за день, появлялись другие. Он и не представлял, что в мире существует столько детей. Они шли громадным стадом – единственным источником пищи для последних отчаянных охотников.