Пыль грез. Том 1 - Стивен Эриксон

– Да, – согласился тисте анди, – удивительно.

– Чего ты хочешь, Силкас Руин?

– Мы долго шли вместе, Удинаас.

– По кругу, да. И что с того?

Тисте анди взглянул в сторону.

– Я… ошибался. Из-за всего, что видел. Мне не хватило изощренности. Я считал, что остальные миры не отличаются от Летера… пока не появился этот мир.

– Летерийская версия изощренности уж точно полна безудержной любви к себе. К самому большому куску дерьма во всей куче. Как принято говорить.

Руин поморщился.

– Дерьма, раздавленного теперь каблуком.

Удинаас пожал плечами.

– Все там будем, рано или поздно.

– Да.

Повисло молчание; Руин по-прежнему отводил взгляд. Удинаас прекрасно понимал его; понимал и то, что не стоит показывать хоть какую-то радость при виде унижения Белого Ворона.

– Она станет королевой, – отрезал Силкас Руин.

– Кто?

Воин заморгал, словно удивившись вопросу, и теперь снова смотрел нечеловеческими глазами на Удинааса.

– Твой сын в большой опасности.

– Прямо сейчас?

– Я думал, что, придя сюда, поговорю с ним. Предложу хоть какой-то совет, поделюсь мудростью, какой обладаю. – Он указал на место, где стоял. – Хотя бы это я мог предложить.

– И что сдерживает тебя?

Руин снова поморщился.

– Для крови элейнтов, Удинаас, любое подобие сообщества – проклятие. Подобие любого союза. Если у летери и есть предки по духу, то это элейнты.

– Да, понятно. Именно поэтому Быстрый Бен сумел победить Сукул Анхаду, Шелтату Лор и Менандор.

Силкас Руин кивнул.

– Каждая хотела предать остальных. Этот порок заложен в крови. И порок обычно смертельный. – Он помолчал и продолжил: – Так же вышло со мной и моим братом Аномандром. Когда кровь драконов обуяла нас, мы разошлись в разные стороны. Андарист встал между нами, двумя руками пытался помирить, но наше новообретенное высокомерие оказалось сильнее. Мы больше не были братьями. Стоит ли удивляться, что мы…

– Силкас Руин, – прервал Удинаас, – почему мой сын в опасности?

Глаза воина сверкнули.

– Мой урок смирения чуть не убил меня. Но я выжил. Когда настанет время для Руда Элаля, ему может не так повезти.

– У тебя были дети, Силкас? Думаю, нет. Давать советы ребенку – как швырять песок в обсидиановую стену. Ничего не прилипает. Грубая правда в том, что каждый получает собственные уроки – и от них не скрыться. Не убежать. Невозможно наградить ребенка своими шрамами; они появляются, словно паутина, которая обволакивает, душит, и ребенок будет бороться и сражаться, пока не избавится от нее. Как ни благородны намерения, единственные шрамы, которые будут полезны, – это те, что он заработает сам.

– Тогда могу я попросить тебя, его отца, об одолжении?

– Ты серьезно?

– Серьезно, Удинаас.

Фир Сэнгар пытался ударить этого тисте анди ножом в спину, стать слабой тенью Скабандари Кровавого глаза. Фир был очень непростым, однако Удинаас, при всех пережитых насмешках и издевках, при горьких воспоминаниях о временах рабства, не испытывал к нему ненависти. Благородством можно восхищаться даже издали. И Удинаас видел горе Трулла Сэнгара.

– Так о чем ты хочешь попросить?

– Отдай его мне.

– Что?

Тисте анди поднял ладонь.

– Не отвечай сразу. Я объясню, зачем это нужно. Расскажу, что грядет, Удинаас, и верю, что ты поймешь.

Удинаас почувствовал, что дрожит. И, слушая Силкаса Руина, ощущал, как твердая земля уходит из-под ног.

Вялость, размеренность этого мира оказалась иллюзией, удобной выдумкой.

А правда в том, что все скачет галопом, сотни тысяч булыжников несутся лавиной. Очень просто, правда ужасна.

Онрак наблюдал за двумя собеседниками. Разговор затянулся куда дольше, чем ожидал имасс, и его беспокойство росло. Ничего хорошего не выйдет, он был уверен. Услышав за спиной кашляющий рык, он обернулся и увидел, как в сотне шагов от него два эмлавы пересекают тропу. Массивные клыкастые головы повернулись к нему; звери смотрели настороженно, словно прося разрешения, – но по неуверенной поступи и поджатым обрубкам хвостов было ясно, что они отправляются на охоту. Виноватое выражение казалось таким же инстинктивным, как и агрессия в широко распахнутых глазах. Они уходят, может, на день, а может, на несколько недель. Идут убивать – близится зима.

Онрак снова обратил внимание на Удинааса и Силкаса Руина и увидел, что они уже идут к нему, бок о бок; имасс ясно видел, что Удинаас упал духом, что он просто в отчаянии.

Нет, ничего хорошего не выйдет.

Он услышал за спиной шуршание: эмлавы достигли места, где могут скрыться с глаз Онрака; звери стремились избежать его возможного внимания. Но он и не собирался запрещать им что-то. И никогда не запрещал. Тупые звери не могли этого понять.

Захватчики вливались в это владение темным приливом, как авангард легионов хаоса. Изменение окрашивало мир в кровавые тона. А ведь все имассы желали только мира, подтвержденного простыми ритуалами жизни, безопасного и стабильного, полностью предсказуемого. Пламя и дым очагов, ароматы жареного мяса, корнеплодов, топленого костного мозга. Гнусавые голоса женщин, поющих, занимаясь простыми повседневными делами. Стоны и вдохи тех, кто занимается любовью, песни детей. Кто-то трудится над остриями из рога, кости или кремня. Кто-то стоит на коленях у ручья и обрабатывает шкуру полированным ножом или скребком, а неподалеку – небольшая яма в песке, где зарыты другие шкуры. Если кому-то пора помочиться, он присаживается над ямой и посылает струю вниз. Так обрабатываются шкуры.

Старейшины сидели на валунах и наблюдали, как в поселении все занимаются своими делами, и грезили о тайных местах и путях, открывающихся под гул голосов и бой барабанов, о кружащихся сценах на освещенном факелами камне в бурлящей ночи, когда духи расцветают всеми цветами радуги, когда орнаменты поднимаются на поверхность и медленно плывут в дымном воздухе.

Охота и празднества, собирательство и промыслы. Дни и ночи, рождение и смерть, смех и горе, сказания, повторяемые вновь и вновь; разум раскрывается, словно дар каждому в родне, каждому теплому знакомому лицу.

И только это, понимал Онрак, имеет значение. Любое потакание духам нужно для того, чтобы сохранить прекрасный мир, преемственность поколений. Духи предков стоят часовыми на страже жизни. Пряжа воспоминаний соединяла все воедино – очень крепко, когда воспоминания общие.