В тот день… - Симона Вилар

Озар сразу заметил княжьего дядьку. Тот стоял, прислонившись к резному столбу, подпиравшему галерею, и что-то говорил собравшимся. Но, словно почувствовав взгляд волхва, оглянулся. Обычно стянутые в хвост длинные волосы Добрыни сейчас свободно лежали на плечах, сверху их прикрывала небольшая, расшитая жемчугом шапочка. Любил наряжаться перед народом Добрыня, любил подчеркнуть свой статус. Сейчас, несмотря на то, что он стоял немного в стороне от остальных, сразу было заметно, что Добрыня тут главный. И когда он обернулся к калитке у ворот, то все тут же повернули головы, проследив за его взглядом.

Озар приближался неспешно, по пути замечая всякие мелочи. Двор широк и весь мощен дубовыми плахами – наверняка тут в дождливую пору чисто. Сам терем с раскрашенными створками окон и шатровыми кровлями стоял в глубине, но так, чтобы вошедший мог оценить и размеры его, и резные раскрашенные столбы гульбища, и галерейку второго поверха, и ярких резных петушков на стыках крыш. Ладно, крепко, бревнышко к бревнышку стоял на земле купеческий дом, мимо которого нельзя было пройти, не залюбовавшись. Озар даже отметил, что кровля терема выложена чешуйчатым гонтом – своеобразной деревянной черепицей, дощечки которой, явно натертые олифой, блестят на солнце, словно позолоченные. Ишь какое богатство! А хозяйские постройки – клети, конюшня, кладовые, сараи – все в стороне, все за теремом, как слуги, отступившие назад за величавый терем.

Озар нередко слышал о богатстве Дольмы с Хоревицы, но лишь теперь увидел воочию. И если на Подоле купеческие дома обычно выходят на улицу, то тут жили, как исстари повелось, – в глубине двора. И пока волхв проходил через широкий двор, он чувствовал на себе множество взглядов. Внимательных, настороженных. Ясное дело, Добрыня уже должен был оповестить всех, что отныне у них поселится и будет разбирать дело его доглядник, известный в Киеве ведун.

Озар поднялся по ступенькам крыльца – оно было сбоку от гульбища и срублено так хитроумно, что держалось на одном-единственном бочкообразном столбе-подпоре, врытом в землю. Само гульбище было широченное – видать, именно тут любили проводить время домашние Дольмы в светлое время дня. Здесь стоял стол, под стеной и у перил – лавки. В этом месте и собрались сейчас родня и челядь купца. Волхв должен был поклониться как гость, но как служитель богов не обязан этого делать. Вот и не поклонился. Стоял, оглядывал всех, не скрывая интереса.

Вон в кресле за столом сидит старший брат Дольмы, плечистый калека Вышебор, смотрит исподлобья сурово. А во главе стола расположилась красавица писаная, вдова Дольмы Мирина. За ней стоит высокой бледной тенью какая-то девица… или баба. Нет, девица, голова не покрыта, как у замужних, но косы подобраны, узлом завязаны. Обратил внимание Озар и на имевшего право сидеть за столом крепкого челядинца с простоватым лицом и широкой, пегой от седины бородой. Подле него толстуха в красиво расшитом повое [45 - Повой – будничный головной убор замужних женщин в виде шапочки, приподнятой надо лбом и завязывающейся сзади. ], хитро поглядывающая на Озара. Рыжий мальчонка-отрок сидел сбоку на столе, свесив ноги в расшитых сапожках. У одной из подбор галереи устроился на широких перилах темноволосый кудрявый молодец – этого Озар признал: вечный смутьян и задира в Киеве, Радко, младший брат Дольмы. Бывал он раньше на капище, пока то не порушили, Озар его запомнил – часто зубоскалил Радко над священнодействиями волхвов, но на требы обычно не скупился.

На лавке под стеной сидел смуглый черноволосый богатырь с выбритым затылком и длинным густым чубом. Он ссутулился, опершись лбом на сцепленные руки. На волхва лишь на миг глянул, сверкнул смоляными глазами с посеченного шрамами лица и снова опустил голову, словно в великой беде. Озар догадался, что это хазарин, страж Дольмы. Сказывали, что он предан ему, как пес, жутко свиреп, но с рук хозяина едва ли не ел. А еще ведун обратил внимание на щуплого плешивого мужика с бороденкой острым клинышком. Видел, как этот мужичок при его появлении весь встрепенулся, глаза расширились, будто в испуге, и стал пятиться, пока не осел на лавку у стола. Ишь как затрясся, дышит словно после бега. Что-то с этим плешивым неладно. Чего это он так дрожит?

Тем временем Добрыня шагнул вперед и положил руку на плечо волхва, как будто он был его закадычным другом.

– Это Озар, волхв с капища, какое ранее стояло над днепровскими кручами. Служил он Перуну Громовержцу, требы богатые принимал. А теперь жить у вас будет и вызнает, кто мог быть той змеей подколодной, какая своего господина и благодетеля порешить могла.

– Да не наши это! – почти пошла на Добрыню толстуха в повое. – Наши бы никогда такого не сделали. Мы ведь креститься все дружно пошли в тот день. Так господин Дольма велел – и мы не перечили. А ты… Как не стыдно наших тебе уличать, а, воевода?

Добрыня засмеялся и отступил. Ему ли спорить с бабой-дурой? Но Озар отметил, что эта хоть и одета прислугой, но раз голос подает, то цену себе знает. В таких живущих своим миром семьях дворовые часто считались едва ли не родней.

– Вот пусть Озар и разберется. Он ведун великий, – с нажимом произнес Добрыня.

Озар тем временем все поглядывал на дрожавшего мужичка с клинообразной бородкой. Заметил ли Добрыня, как тот странно себя ведет? Обычно он все замечает.

Но сейчас Добрыню отвлекли. Наблюдал, как калека Вышебор из своего кресла требовал, чтобы вдова Мирина ушла с главного места от стола.

– Что ей, бесплодной вдовице, тут верховодить? Она уже бывшая жена. Пусть теперь забирает свое приданое… или что ей там положено по брачному ряду, да убирается к себе в глухомань древлянскую. Таково мое слово, ибо я теперь главный, как старший брат Дольмы нашего!

– Ты не был главным, Вышебор, еще с тех самых пор, как Дольма в силу вошел, – неожиданно подал голос простецкий мужик с широкой пегой бородой и носом-репой. – Сам ведь когда-то признал, что пусть все хозяйство на Дольме будет, а ты тем временем гонял коня невесть где в походах.

– А ну замолчи! – повернувшись всем корпусом, крикнул Вышебор. Ноги его были неподвижны, но торс крепкий, ручищи сильные, едва не поднял себя, упершись о поручни кресла. – Ты кто вообще такой, Лещ, чтобы мне указывать? Ты раб бывший, от рабыни рожденный!