Записки на простынях - Ирина Мист

С танцами – та же история. Боялась, что сделаю не так. Не как нужно, не как все. Страстно хотела танцевать. Но лет до восемнадцати не довелось. Я занималась в клубе юных космонавтов, играла в кукольном театре, но танцев в моей жизни не было. Мирилась со своим слишком большим рыхлым телом и подростковой угловатостью. Не могла повторить даже самые простые движения, не говоря о том, чтобы двигаться свободно. Казалось, все глядят на меня, осуждая. Смотрела на танцующих с завистью и тоской, как гадкий утёнок на прекрасных лебедей. Я была единственной, кто не танцевал на выпускном вечере в школе.

Всё изменилось спустя год. На изнурительных диетах и выматывающих упражнениях за несколько месяцев сбросила килограмм пятнадцать и обнаружила под слоем жира тонкую талию и симпатичные ноги. Занялась аэробикой, а через пару месяцев танцевала в ансамбле эротического танца.

Тогда и случились первые выступления на сцене. Выходила в корсете, короткой пышной юбке и чулках, купалась во взглядах зрителей и танцевала. Мне не было страшно или стыдно. Словно так естественно танцевать полуголой на сцене.

Я и сейчас обожаю чужие взгляды и внимание. Чем больше – тем лучше. Но как страшно проживать на сцене по-настоящему своё, без прикрас, вытаскивать нутро на суд человеческий. Особенно когда в зале значимые люди.

Моя правда иная. И она разнится с той, что хотят увидеть они. Она может быть уродливой, ранящей, страшной. Но я хочу видеть, что она обнажила сердца по ту сторону сцены.

Конца этой честности нет. Выступаешь, уходишь за кулисы и понимаешь, что можно было зайти глубже, сделать выступление ещё откровенней.

Но иногда случается настоящее, искреннее, живое действо. Безошибочно приходят нужные слова и движения, в которых нет фальши. И уходишь с чувством отлично исполненного долга. Внутренний критик умывает руки.

О нежности

В ней липко, как в медовой капле. Хочется переступить, сделать хоть что-то, чтобы прекратить. Не верю в неё. Как и в улыбки. Что такое улыбка – узаконенный способ скрыть агрессию. В агрессию верю. Тому, что читаю в глазах, верю. Что скрывает улыбка? Радость? Смущение? Ненависть? Человек сам знает, что прячет под ней?

Нежность ценю на контрасте с болью и чужой властью над моим телом, чувствами, жизнью. Это отличается от того, когда просят: «Делай со мной, что хочешь. Я твоя».

Многие ли позволят сделать всё, что хочет партнёр? Всё. Без ограничений.

Возьмите паузу.

Вдумайтесь.

Всё.

Это гораздо больше, чем секс. Все его виды.

Это плети, иглы, ножи, огонь, удушение, игры на грани смерти. Опасные игры на пределе боли или психики.

В жизни бывают моменты, когда я не могу сказать «нет». Разве что один раз. И уйти.

Я тонула в предельной боли, ничего не видела сквозь пелену слёз, но ни разу не подумала о том, чтобы остановить. Меня захлёстывали страх, боль и безысходность. Уже дома, когда всё позади, а я всё ещё жива, с наслаждением перебирала эти мгновения, как чётки.

Истинная близость – знать, что другой понимает меня лучше, чем я сама.

Я ж в себе не разберусь.

У меня семь пятниц на неделе. И все разноцветные. Под одним чувством скрывается другое, а до правды – настоящей и обнажённой – как до луны. А кто-то другой знает меня.

Садо-мазохизм – квинтэссенция моей любви. Только очень любимым людям позволяю причинять себе боль. Любимые с безошибочной точностью хирурга знают, в каких точках опасно, и меня уже не вернуть.

Каждый новый садист более изощрён в играх на грани. Мысленно благодарю бывших – не будь их, сбежала бы при первом ударе. Или выдохнула бы: «Нет».

Завораживающая инаковость

Тянет к людям со странной репутацией. Сборище гениальных безумцев. Говорят, нормальному человеку не добиться чего-то выдающегося.

Пригласили меня в БДСМ-студию. На стенах – завораживающие картины. Одна манит фантастическими сочетаниями красок. А я – как ребёнок: чем ярче – тем лучше. От другой, в стиле Дали – взгляд не оторвать. Притягивает и пугает одновременно. Обе написаны пациентками психиатрической клиники. Может, и в жизни так. Нужно быть слегка ненормальным или с червоточинкой, чтобы творчеством задевать сердца других.

Издали наблюдаю за людьми с сомнительной репутацией. Мечтаю познакомиться. И тут же мироздание подкидывает такую возможность. Милые эксцентрики, эксгибиционисты в хорошем смысле этого слова. Я ведь тоже слегка такая. Иначе не выступала бы с честными перфомансами и не писала бы дневники и заметки. Кто-то пишет о том, что принято, привычно не вызывает разногласий. То, что ласкает взгляд, и ублажает слух. Я же предпочитаю о том, что вызывает жаркие споры. О нетривиальном сексе, иной любви и чувствах на грани. Так и тянет разжечь войнушку местного масштаба, задеть за живое и выставить всё в ином свете. Хотя человек-то я мирный.

Я и в жизни бываю разной: когда встречаемся вживую – одна, за экраном монитора – другая.

Остальные – так же. Их репутация в виртуальном мире оттолкнула бы большинство. В обычной жизни – умнейшие люди. С ними легко и комфортно.

И пусть хобби у них другое. Одни спицами вяжут шарфики, иные – людей верёвками.

Унесённые городами

Многие книги врезаются в память, но назвать их любимыми не могу – слишком тяжёлые.

Любимые – те, что забираю при переезде, даже если в новой квартире всего один, скромный по размерам, книжный шкаф. Время от времени беру их в руки и читаю вновь. Как «Мастера и Маргариту» Булгакова. Когда-то перечитывала каждый год в конце мая. Но единственно любимой книгой не назову.

Сильное впечатление оставила «Большая телега» Макса Фрая. Назвать её любимой язык не поворачивается – сказки-истории для меня, сорокалетней, вроде как, несерьёзно.

На днях в книжном магазине на глаза попался роман Нила Геймана «Американские боги». Не первый раз слышу о нём. Станет ли он любимым – сложно сказать. Но пока глотаю страницу за страницей. Ложится сюжет на мою картинку мира. Близок мне шаманизм и древние религии. Волшебство уживается с реальностью. Верю, что мир разговорчив. Вижу это, когда разрешаю себе побыть немного ребёнком. И реальность выворачивается вопреки здравому смыслу, явив очередное чудо.