Кровь на эполетах - Анатолий Дроздов

Ну, Антип Потапович не подведет, хотя предупредить стоило. Егеря из ветеранов сами догадаются с нагалищами, а вот новобранцы – вряд ли.

Отправив офицеров командовать сбором, я направился к артиллеристам. Наш егерский полк, вопреки обычным штатам, имеет в своем составе две артиллерийские роты из пяти и четырех пушек соответственно – по одной на батальон. Орудия – трофейные шестифунтовки. Одни взяли еще под Смоленском, другие – не доходя Бородино. Там, кстати, попал к нам в плен командир одной из батарей капитан фон Бок – пруссак на службе Вестфальского короля. Еще в первый день плена он выразил желание перейти на русскую службу, и эту просьбу удовлетворили, позволив пруссаку сформировать артиллерийскую роту из таких же пленных немцев. Несколько дней назад это необычное подразделение определили к нам в полк. Я, признаться, думал, что немец не найдет общего языка с моим командиром батареи Ефимом Кухаревым, с которым познакомился по пути в Смоленск в имении графини Хрениной, где отставной фейерверкер с искалеченной ногой доживал свой век на попечении вдовы генерала. После боя с польскими шеволежерами, в котором Ефим точно положил картечь в толпу поляков, он захотел вернуться на службу и увязался с нами. Проявил себя так, что дослужился до подпоручика. «Фон Бок старше Кухарева чином, почти не говорит по-русски, а Ефим не знает немецкого – как они поладят? » – думал я и ошибся. Когда через день после прибытия немецкой роты я спросил Ефима, как ему фон Бок, услышал в ответ:

– Хороший человек! Душевный.

Меня это изумило. Я попросил денщика разузнать, как наш хромец общается с немцем, и вот что услышал. Оба артиллериста сошлись на почве любви к русской водке. Она здесь, к слову, не такая, как в моем времени. Во-первых, некрепкая – где-то градусов двадцать. Точнее не скажешь – спиртометров-то нет. Во-вторых, у нее сладковатый вкус и сильный аромат хлеба. Пить можно, не закусывая, чем фон Бок с Кухаревым и занимались. Сидели за столом друг напротив друга, опрокидывали в рот жидкость из кружек, закусывая это дело дымом из трубок. После чего расходились, не сказав друг другу за весь вечер ни единого слова. Душевно сидели [18 - Именно так пьянствовал русский атаман Платов с прусским фельдмаршалом Блюхером. Немецкого Платов не знал, а Блюхер не говорил по-русски. Поэтому пили молча. «Душевный человек! » – так отзывался о пруссаке казачий атаман. ?].

Артиллеристы выслушали меня, не перебивая.

– Ваша задача – доставить артиллерию к городу как можно скорее, – сказал я сначала по-русски, а затем повторил по-немецки. – Если пушка застрянет в грязи, или у лафета отвалится колесо, бросайте без жалости. Потом подберем. Скорость, скорость и еще раз скорость. Приведите к Ярославцу хотя бы половину орудий, без них батальону конец. Ясно?

Оба офицера кивнули.

– Вопросы?

– Ядра брать? – спросил фон Бок.

– А у вас есть? – удивился я.

– Были в зарядных ящиках, когда ваш подполковник Давыдов захватил в плен вестфальскую артиллерийскую роту. Там и лежат. Здесь такого калибра не найти. А вот картечи мало – не успели получить у интендантов.

– Берите! – сказал. – Пригодятся.

– О чем это он? – спросил Кухарев.

Я перевел.

– Пусть поделится со мной ядрами, а я ему дам картечи, – предложил Кухарев.

– Яволь! – кивнул фон Бок, когда ему перевели просьбу коллеги. На том и расстались.

А потом был марш… Не буду описывать его подробно – слов нет, один мат. Темнота, грязь, сыплющая с неба морось, бегущие по лицу холодные струи воды, запаленные хрипы лошадей… К полуночи все промокли до нитки – от дождя и пота. Мне в бурке было легче, чем солдатам и офицерам в шинелях, но все равно ругался подобно алкоголику, у которого отобрали недопитую бутылку. Два десятка солдат – все из новобранцев, запалили лошадей, а запасных мы не брали, чтобы не увеличивать сутолоку. И без того ее хватало – часть-то не кавалерийская. Трое коней сломали ноги, и их пришлось пристрелить. Но, безжалостно бросая на дороге отставших, мы двигались вперед. Тяжело далась переправа через Протву – именно там сломали ноги лошади. Реку переходили по броду, а посреди него оказались ямы. Днем бы увидели, а вот ночью как? Хорошо, что с нами были проводники из казаков – без них бы заплутали и ни за что не вышли бы к Малоярославцу в срок. А так сумели.

В город вошли с южной стороны и пересекли его по пустынным улицам, освещаемым тусклым светом утренней зари. Солнце пряталось за облаками, отчего все вокруг казалось серым, как и состояние моей души. Город… Деревянные домишки, крытые дранкой и соломой, покосившиеся заборы, подслеповатые окна. Лишь на окраине нашлось каменное здание монастыря. Батальон миновал Малоярославец и по моей команде встал за северной околицей. Я достал из сумки подзорную трубу и оглядел противоположный берег Лужи. Противника не видать – успели.

– Офицеры, ко мне! – приказал, спрятав трубу.

Спустя несколько секунд шесть всадников встали передо мной. Я окинул их быстрым взглядом. Ротные выглядят прилично, хотя по посеревшим лицам видно, что марш дался им тяжело, а вот субалтерны с трудом держатся в седлах. Но не отстали, молодцы.

– Позицию займем здесь, – сказал я, указав на берег перед городом. – Прикажите солдатам спешиться и расседлать лошадей. Коноводы пусть напоят их и обиходят, а затем перегонят на другой конец города. Солдатам привести себя и оружие в порядок, перекусить и отдыхать. Субалтернам – тоже, – я глянул на юных прапорщиков – не станут ли ерепениться, но те даже не пикнули. Вымотались. – К вам просьба, Антип Потапович, – повернулся я к Синицыну и указал рукой. – Видите мост? Его нужно сжечь.

– Дожди шли, – задумчиво сказал Синицын. – Бревна сверху наверняка мокрые. Не загорится.

– Тогда развалите его!

– Инструмента нет. Все лишнее в лагере оставили, а тесаком бревно не сковырнуть.

М-да, не подумал. Ладно.

– Видите монастырь? – указал я рукой. – У монахов наверняка есть лампадное масло. Заберите все запасы, полейте бревна и подожгите. Разгорятся.

– А коли не дадут? – засомневался Синицын. – Не забирать же силой.

– Объясните, что сюда идут антихристы. Они разорят обитель, устроят в храме конюшню, а то и отхожее место, как то делали в Москве. Если настоятель не хочет поругания, пусть помогает.