Какие большие зубки - Роуз Сабо

Двигаясь по коридору, я уже почти видела внутренним взором ту оранжерею с плотными рядами орхидей и прочих экзотических растений, с видавшим виды вольтеровским креслом, в котором бабушка Персефона любила сидеть, попивая чай и вглядываясь в карты. Там было светло, в этом месте, где всегда царил день. Я была счастлива, когда мне удавалось туда попасть.

Где-то вдалеке прогремел гром. Надвигается буря?

Повсюду валялись осколки, потолок и стены местами осыпались дождем на тела искалеченных растений вперемешку с глиняными черепками. Небо над головой было красным и густым, словно кровь. Там, на небосводе, копошились мутные фигуры. Мне это не нравилось. Я открыла рот и попыталась заговорить, но оказалось, что я не могу произнести ни звука. Я проснулась, задыхаясь от застрявших в горле слов.

Раздался грохот грома, и я вскрикнула.

Я села в постели и посмотрела в окно. Всего лишь сухая гроза. На горизонте над морем мутно вспыхивали молнии, лишь немного подсвечивая небо. Море внизу казалось спокойным, но я была уверена, что под внешней гладью оно бурлит, накапливая силу.

Кто-то постучал в мою дверь. Я встала, чтобы открыть. За дверью стояла бабушка Персефона с подсвечником, в свете которого на ее лицо падали острые тени. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить: это уже не сон.

– Электричество может отключиться в любую минуту, – сказала она.

– Но ведь дождя нет.

– Где-то дальше по берегу уже разразилась буря. Электричество идет к нам от Уинтерпорта, долгий путь.

Она откинула голову назад, и на мгновение я увидела ту самую загадочную улыбку, которую я так любила и которой так боялась в детстве. На миг я словно вернулась в свои восемь лет, как будто она никогда не отсылала меня из дома и всего этого времени просто не было.

– Идеальная погода для того, что мы сейчас будем делать, – добавила она.

И зашагала по коридору, унося с собой свет. Я побежала за ней.

В доме было так просторно, что возникало ощущение, будто бродишь в джунглях. Держась в круге света бабушкиной свечи, я чувствовала себя защищенной от внезапных нападений. За любым углом могли поджидать Миклош или Рис. Я вдруг поняла, что не знаю, обладает ли сама бабушка Персефона силами, или же она просто сумасшедшая старуха, заигравшаяся в магию, чтобы чувствовать себя лучше в окружении чудовищ. Чтобы меньше бояться.

– Откуда ты узнала, что я приеду?

– Карты сказали мне это вчера рано утром, – сказала она. – Я увидела тебя в дороге и поняла, что ты едешь сюда.

– То есть тебе не звонили из школы? – спросила я, заранее не веря ответу, но в то же время опасаясь его услышать.

– Ты видела в этом доме телефон?

Она вела меня той же дорогой, которой я шла во сне. Вниз по задней лестнице, через прачечную, вперед по длинному сырому коридору. Меня охватил ужас от предчувствия, что я увижу в конце пути.

– Мы пристроили эту комнату и переоборудовали второй этаж под ванну, когда твоя мама переехала к нам, – сказала бабушка. – После войны.

Я кивнула. Непонятно было, связано ли это как-то с тем, чем нам вдруг понадобилось заняться посреди ночи, или же она просто хотела поддержать разговор.

В зале было почти ничего не видно из-за темноты, но, когда бабушка Персефона распахнула дверь в оранжерею, яркий свет разрезал темноту и озарил помещение: целый лес пальм и гортензий, тепличных роз и сенполий и заросли одного и того же странного растения – черной орхидеи.

– Draconis vulgaris, – сказала бабушка Персефона. – На Крите мы называли ее drakondia, змеиная лилия. Приготовишь одним способом, получишь любовное зелье. Приготовишь другим – получишь яд. Это основа нашего благосостояния, но растет практически сама по себе. Она очень живуча, если создать нужные условия.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Сядь, – велела она, махнув рукой на одно из бархатных кресел с испачканной белыми потеками обивкой: иногда в оранжерее случайно оказывались запертыми птицы. Я вспомнила, как в детстве Рис с Лумой пытались ловить их. Но мне всегда были более интересны эти кресла и маленький столик, на котором бабушка Персефона раскладывала карты.

Вот и сейчас там, посреди стола, лежала колода таро.

Я присела на краешек кресла (прислоняться к спинке не хотелось) и положила ладони на стол, не касаясь грязных пятен.

– Элеанор, – сказала бабушка, – зачем ты вернулась?

– Это мой дом.

– Ты его почти не помнишь. Ты почти не помнишь нас.

– Мне больше некуда было идти.

– Что ты натворила?

Вопрос ужалил меня.

– Почему ты думаешь, будто я что-то натворила?

– Потому что я знаю тебя, – сказала бабушка Персефона. – Ты всегда что-то делала. Всегда попадала в какие-то передряги.

Она как будто говорила о ком-то другом.

– Я не такая. Я хорошая ученица. Я никогда не попадаю в неприятности. – Вот только теперь это уже не так.

– Полагаю, это могло бы быть правдой, – сказала она. – Ты жила вне семьи. Ты лучше понимаешь, что из себя представляет мир, и ты пока никого не убила, а это характеризует тебя с хорошей стороны. Сестра Катерина даже говорила, что ты помогаешь другим. Младшим девочкам в школе. Это значит, ты никогда не ведешь себя жестоко – даже с людьми, которые тебя обижают.

А вот это определенно было уже неправдой. Мне стало ужасно стыдно. Я не знала, что все эти годы меня контролировали. Я лишь пыталась выжить. Я подумала обо всех тех вещах, которые делала, не зная, что за мной наблюдают.

Вспомнила шею Люси Спенсер.

– Сестра Катерина шпионила за мной? – спросила я. Она была моей любимой монахиней, тихая книголюбка, как я сама. Она даже позволяла мне читать в ее кабинете.

– Не самое подходящее слово. Она лишь рассказывала мне, как у тебя дела.

Все это показалось мне таким несправедливым. Знай я, что за мной следят, я бы вела себя лучше.

– И вот ты снова встретилась с нами, – продолжала бабушка Персефона. – Мы удовлетворили твое нездоровое любопытство? По тебе видно, что ты здесь несчастлива.