Падший - Рене Ахдие

– У тебя есть какие-нибудь вопросы? – начинает она. – Тебе что-нибудь нужно? Il y a des moments ou? … [36 - Бывают моменты, когда… (фр. )]

– Думаю, я в общих чертах понимаю концепцию, Мэделин. – Я подавляю – Подавляю в себе новую волну негодования, и горькая усмешка трогает губы. – тут же просится наружу. – Пей кровь и живи вечно. – Я одариваю свою бессмертную семью кривой улыбкой, а затем начинаю поправлять запонки.

– Прекрати это, – говорит Джей. Его голос пронзает темноту, как предупредительный выстрел.

Мэделин сердито косится на Джея, пытаясь тем самым заставить его замолчать.

Однако это не беспокоит Джея. Он не пытается извиниться.

– Будь злым, – продолжает он. – Будь печальным. Будь каким угодно, только не таким.

Я изгибаю бровь в молчаливом вопросе.

– Испуганным, – объясняет Джей. – Ты напуган настолько, что можно ножом разрезать эту густую вуаль. Порезать на ленточки. – Он указывает подбородком на Одетту. – И она бы носила эти ленты в своих волосах.

Я сглатываю, силясь сохранить свою непринужденную улыбку, и раздумываю, стоит ли броситься сейчас на Джея.

Он тут же отвечает на мою немую угрозу. Словно призрак, Джей приближается ко мне, подол его плаща вьется у него за спиной. Он вынимает два кинжала из спрятанных под одеждой ножен и крутит один в руке, как бы давая понять, что он не боится, бросая мне вызов.

Я встаю и выпрямляюсь, мои руки сжимаются в кулаки, огонь продолжает жечь изнутри.

Он победит. В этом у меня нет сомнений. Однако это не означает, что я готов поджать хвост и броситься прочь. Я буду нападать снова и снова, пока ему не останется ничего, кроме как разрубить меня на кусочки. Может, если рана окажется достаточно глубокой, я найду в ней то, что осталось от моей человечности. Или, быть может, я просто сдамся под тяжестью истины очередного дядиного урока: уничтожь или будь уничтоженным.

Испуганным? Джей думает, что я боюсь? Что ж, давайте посмотрим, что такое настоящий страх.

И как раз в тот момент, когда я собираюсь претворить слова в действия, мой дядя хлопает в ладоши, точно судья, который стучит молотком, вынося приговор. Я чуть не начинаю смеяться, ибо Le Comte de Saint Germain [37 - Граф Сен-Жермен (фр. ). ] может быть кем угодно, но никак не тем джентльменом, роль которого он играет перед миром смертных.

Никодим известен во всех кругах Другого мира, как известны и его богатство, и его влияние, и – его жестокость. Он присутствовал при событиях еще тех далеких времен начала истории, когда вампиры и оборотни обитали в замках, вырезанных изо льда, в глубоких лесах вечной ночи. Тогда вампиры и волки жили вместе со своими собратьями фейри, как боги на вершине Олимпа, и играли с жизнями смертных ради развлечения. Он дружил с нимфами, гоблинами, орками, пуками [38 - Пука? – волшебный народ в кельтском фольклоре, способный менять обличье и принимать как страшные для простого человека, так и приятные формы. ] и духами, населяющими далекие уголки бессмертной реальности, места бесконечной зимы, известные под названием Сильван Вальд. Никодим до сих пор помнит времена, когда они не прятали свою магическую сущность, а гордились ей. Так было до тех пор, пока охваченные жаждой власти вампиры не заключили сделку с оборотнями, ставшую роковой ошибкой: вместе они предложили свой бесценный дар людям.

Предложили им свое бессмертие.

Никодим – один из немногих оставшихся вампиров, которые своими глазами видели события Изгнания, когда вампиров и оборотней прогнали из зимних чертогов Вальд за их проступок. Их вынудили передать свои владения жителям летних просторов Сильван Уайль.

– Джей, – говорит Никодим, и его голос кажется обеспокоенным, – хватит.

Джей убирает свои клинки, двумя ловкими движениями пряча их в рукавах. Меня раздражает то, как быстро он подчиняется дяде, как резко успокаивается, точно мы только что обсуждали вчерашнюю погоду. Никодим смотрит на меня, явно ожидая, что я буду вести себя так же покладисто.

– Бастьян, – говорит он. – Ты будешь делать то, что велит тебе твой создатель, сегодня и всегда. – Несмотря на то что в его голосе нет ни нотки укора, я чувствую, что это очередное испытание. Еще один урок на словесном ринге.

Когда я был ребенком, я был очень маленьким. Я чувствовал себя уютнее среди книг и музыки, чем среди людей. Пытаясь научить меня контролировать себя в толпе, мой дядя нанял лучшего борца Нового Орлеана для моего обучения. Вопреки всем протестам, меня обучили боксу. Научили защищаться. Научили нападать. Научили держать удар и наносить ответный, причиняющий не меньшую боль.

Я не выходил на ринг много лет, однако дядя продолжал словесную борьбу со мной с тех самых пор. Если я подчинюсь без колебаний, то буду овечкой, как Джей. Существом, созданным с одной-единственной целью – служить. Если же я воспротивлюсь, то снова стану ребенком, охваченным вспышкой неконтролируемого гнева.

Условия этой битвы постоянно меняются, точно времена года, но без какого-либо предупреждения. Война, которую невозможно выиграть. Единственная война, в которой я всегда проигравший.

Может быть, это потому, что всего несколько секунд назад Джей назвал меня испуганным. Может быть, потому, что теперь мне плевать на последствия. Может быть, мне просто хочется нападать снова и снова, пока мой противник не начнет воспевать mea culpa [39 - Мea culpa, или mea maxima culpa – форма религиозной исповеди в католической церкви. ] и пока его кровь не зальет мне руки.

Я смеюсь, эхо моего голоса отражается от потолка.

Что-то похожее на одобрение проскальзывает во взгляде Никодима. Мой дядя презирает любой намек на слабость. По крайней мере, я вызвал его уважение. Мои братья и сестры переглядываются. Вскидывают брови. Закусывают губы, чтобы не начать меня поучать.

И еще до того как мой смех утихает, я бросаюсь в атаку.

Бастьян

Все обращается в хаос еще до того, как мой кулак успевает врезаться в челюсть Джея.

Наш местный наемник настолько сбит с толку моим поведением, ему потребовалась лишняя секунда, чтобы отреагировать. Но только секунда. Он уклоняется до того, как я успеваю занести кулак. Когда Буд и Мэделин пытаются вмешаться, Никодим приказывает им остановиться.