Моногамия. Книга 3. Половина души - Виктория Мальцева

Меня пронзает и пропитывает радость, сердце разгоняется в бешеном галопе, мне кажется, оно уже готово выпрыгнуть на торпеду, у меня взмокли ладони, и мне уже совершенно очевидно, что я и гордость – явления несовместимые. Мне стыдно. Думаю о том, что лучше бы он так и не заметил нас. Но, если заметит – я смогу увидеть его карие глаза, его всегда умный и глубокий взгляд. Господи, как же мне нужно увидеть его глаза! Хотя бы несколько мгновений побыть центром его внимания! Внезапно понимаю, что именно его глаз мне не хватает больше всего, ведь это единственный честный способ нашего диалога. Честный и даже искренний, потому что спрятать что-либо невозможно. Но с момента нашего расставания я так мало значу для него, что он не удостаивает меня взглядами вообще, я словно невидимка, пустое и ненужно нечто.

В этих печальных мыслях я решаюсь ещё разок взглянуть на Алекса, потому что автомобили перед нами начали двигаться, через мгновения мы разъедемся, и в следующий раз мне посчастливится увидеть его только месяцы спустя, через многие-многие месяцы долгого и тоскливого ожидания.

Неожиданно я наталкиваюсь на его глаза – он смотрит на меня и немножко улыбается, потом отрывает кисть от руля в приветственном жесте, и я повторяю за ним, подобно зеркалу, идеально отражаю его движения: тот же диапазон радости и тепла в улыбке, та же амплитуда отрыва пальцев от диска руля… Мы соединены взглядами на скупые мгновения, но меня оглушает неожиданный эффект наполнения, насыщения энергией и волей к жизни, и самой этой жизнью, мне будто делают искусственное дыхание, и я оживаю.

Алекс – удивительный человек, но ещё более поразительно его влияние на меня. Как странно, что, имея такую связь с ним, я живу совершенно отдельной жизнью, ведь по ощущениям – он часть меня, а если это так, то и я тоже должна быть частью его. Но это только теория, а жизнь – слишком сложное явление, чтобы надеяться на такие простые законы.

Мы разъезжаемся, и я думаю о том, что моё непроизвольное подражание символично: я действительно в этот период своей жизни не личность, больше не принадлежу себе – теперь я только отражение болезненно желанного когда-то «моего» Алекса. И уже весьма размытое.

Ещё я размышляю о том, как странно всё устроено в жизни, как непостоянно и как безнадёжно нестабильно: ведь этот человек в духовном и физическом плане совсем недавно был частью меня, мы спали в одной постели, пили из одной чашки, любовались одними и теми же закатами, делили боли, страхи и радости на двоих, стали родителями и соединили свои гены в прекрасном ребёнке, а теперь мы, словно чужие, случайно сталкиваясь в городской суете, приветствуем друг друга коротким жестом, лишённым чувства и тепла, даже намёка на близость или хотя бы память жившего когда-то в наших душах родства. Теперь мы чужие, и, отдав долг этикету, разъезжаемся каждый по своему маршруту своего отдельного жизненного пути.

THE XX – Angels

Два месяца спустя мне приходит в голову действительно стоящая мысль бросить себе спасательный круг, и я еду к Алексу в офис поговорить. Без предупреждения, потому что мы с ним вообще не пересекались. Можно было позвонить, и я звонила, но он не брал трубку. Так как мне очень срочно понадобилось это сделать, и я боялась растерять весь кураж, не придумала ничего лучше, как навестить его на работе. Почему-то мне показалось, что там наша беседа будет конструктивнее. Примечателен не сам наш разговор, а то, чего мне стоило прорваться к нему.

В фойе высотного здания девушка на рецепции сразу же сообщает, что мистера Соболева сейчас нет на месте, он на объекте. Я разворачиваюсь к выходу, но замечаю заплаканную мордашку в кресле и останавливаюсь, как вкопанная. По её позе очевидно, что она тут давно. У меня во рту мгновенно появляется горьковатый привкус, я чувствую, как вся сморщиваюсь. Пока стою, ко мне подходит женщина в красивом костюме, хватает меня под локоть и отводит в сторону.

– Я знаю, кто вы. Почему вы не пытаетесь встретиться с ним другим способом? Одним из тех, которые доступны только вам?

– Я звоню, он трубку не берёт, а мне нужно срочно с ним переговорить, – отвечаю, не до конца понимая, в чём интрига.

Она качает головой и тихо сообщает:

– Конечно, он не на объекте. Это стандартный ответ для девушек, – и тут она со значением смотрит мне в глаза, затем кивает на заплаканную девицу. – Таких здесь хватает, а у охраны есть инструкции.

Я только и могу, что пролепетать:

– Боже… И они вот так ждут его в фойе?

– Да, – кивает. – Такая картина здесь – обыденная вещь. Не все конечно так рыдают, некоторые просто ждут. Но он никогда не пользуется центральным входом: есть несколько других способов войти в это здание.

– Ясно. Спасибо за информацию. Я найду другую возможность связаться.

Всё это безжалостно отрезвляет, горечь во рту становится невыносимой: теперь я одна из них – отвергнутых, несчастных, одиноких, безнадёжно больных им.

Я освобождаю руку, собираясь уходить, но женщина снова меня останавливает:

– Постойте, сейчас я сделаю звонок.

И хотя она отходит немного в сторону, мне всё же слышно часть разговора.

– Да, это важная персона. Думаю, тебе лучше спуститься и поговорить с ней. Как хочешь, но смотри, чтобы у тебя не было потом проблем. Да-да, абсолютно уверена. Хорошо.

Моя спасительница с довольным видом отключает телефон и спешит обрадовать:

– Кажется, мне удалось всё устроить. Сейчас за Вами придёт его личный секретарь.

Личный секретарь – девица с шикарным лицом и невероятно длинными ногами в строгом чёрном брючном костюме. Эта дама выглядит, скорее, не как секретарь, а как директор. Её необычные, плавные, уверенные движения завораживают. Жестом она приглашает меня следовать за ней и, когда мы оказываемся в отдельной комнате, снова жестом указывает на кресло. Сразу начинает допрос.

– Кто Вы?

Я называю имя, нарочно используя свою бывшую фамилию, имя Алекса.

– Я хорошо знаю миссис Соболев. Она часто бывает здесь, – ставят меня в известность, приподняв бровь.

– Я бывшая миссис Соболев и всё ещё пользуюсь прежним именем.