Моногамия. Книга 3. Половина души - Виктория Мальцева

Личный секретарь сопровождает меня к выходу. Очевидно, это входит в её обязанности согласно правилам Этического Кодекса Корпорации. Жаль только, в нём не прописаны требования к моральному облику её владельца и руководителя. В этот момент я действительно презираю его.

Не успеваем мы подойти к лифту, как дверь кабинета распахивается от жёсткого удара, я даже подпрыгиваю на месте.

– Хелен, я сам провожу миссис Соболев, – его голос совершенно спокоен.

Она покорно отступает в сторону и ждёт, как вытянутая струна, пока он не поравняется с ней, и лишь затем направляется в свой собственный кабинет.

Мы спускаемся в лифте молча. Я немного в шоке от всего сегодня увиденного, Алекс хмур, как грозовая туча. Когда выходим в фойе, девушка сразу его замечает и летит навстречу:

– Алекс!

– Мия! Что ты здесь делаешь?

– Я жду тебя! Уже несколько дней жду, но меня не пускают, почему ты не отвечаешь на мои звонки? !

Она бросается к нему на шею, а он обнимает её за плечи и увлекает за собой, не знаю куда, потому что я, не оглядываясь и не останавливаясь, бегу к выходу.

Вся эта сцена вовсе не представила мне Алекса в каком-то новом свете. Я знала, всегда знала об этой его «стороне», поэтому она скоро вылетела у меня из головы. Я и не догадываюсь, что наша с Алексом встреча в тот день могла иметь совсем другие последствия, и разделяли две версии будущего – счастливую и несчастную – всего лишь слова. Сказанные и не сказанные нами.

Глава 4. Снова болезнь

Phaeleh – Here Comes The Sun (feat. Soundmouse)

Аннабель уже восемь месяцев, и Габриель выглядит обворожительно. Она расцвела ещё больше, материнство ей к лицу. Она умна, даже слишком. Во всём подражает своему мужу, хвалит его, лелеет, балует, слушает его рассказы с открытым ртом и заливисто хохочет над его шутками. Она боготворит его, и это проявляется во всём: в её словах, жестах, взглядах и поступках.

Мы с ней вроде как дружим. Она всячески проявляет расположенность и часто прибегает за помощью и советами. Мы вместе ухаживали за её дочерью, когда она заболела, я учила её, как вводить прикорм, как делать массаж ребёнку, как развивать, мы купали малышку вместе, когда Алекс бывал в отъезде. Меня не расстраивала эта вынужденная дружба, я отдавала ей свой опыт бескорыстно, потому что любила Аннабель, ведь это был его ребёнок. Алекс сам советовал Габриель почаще обращаться ко мне, он сказал ей, что я знаю всё о детях.

Аннабель прекрасный ребёнок – ангел с белокурыми волосами и глазами цвета неба. Она похожа на Габриель, а Лурдес – женственное продолжение Алекса. Теперь, когда моей младшей дочери исполнилось три года, это стало особенно заметно: Лурдес – маленькая страстная испанка, хотя испанской крови в ней осталось уже совсем немного. Она такая же смуглая, как Алекс, у неё тёмные волосы и большие шоколадные глаза, такие же изящные брови и в меру полные выразительные губы, которые когда-нибудь станут сводить мужчин с ума. Лурдес будущая смелая красавица, это уже проявляется в её характере, а Аннабель – белокурый ангел, добрый, нежный, беззащитный. И мне хочется, да совершенно искренне хочется заботиться о ней, оберегать так, как если бы это был мой собственный ребёнок.

Алекс в отъезде, и на этот раз он, кажется, в Китае, а может быть и нет. Его перемещения гораздо более быстры, нежели моя осведомлённость о них. Я плохо себя чувствую. В этот период своей жизни я перманентно в отвратительном расположении духа, но теперь ещё и заболела. У меня грипп и обострение хронического воспаления почек. Это плохо, но я не в том состоянии душевной активности, когда человек от страха сразу бежит по врачам. Я, как обычно, в сотый уже, наверное, раз назначаю себе лечение сама по уже давно проверенной схеме, придуманной годы назад врачом из Кишинёвской больницы. Глотаю таблетки, горюю и пишу диссертацию. Вернее, безуспешно пытаюсь на протяжении месяцев сделать некоторые расчёты, которые в бодром состоянии выполнила бы, наверное, за один вечер. Мой грипп совсем разошёлся, у меня температура, высокая, и я запрещаю детям приближаться ко мне: ничего хуже не придумаешь, чем болезнь детей, когда их мать не в состоянии сосредоточиться. Принимаю жаропонижающее и заваливаюсь спать с наслаждением вытягивая зудящие ноги.

Посреди ночи просыпаюсь от острой боли в пояснице, настолько нестерпимой, что с трудом соображаю, где я, и что мне нужно сделать, чтобы её унять. Артём по моему стону понимает, что со мной проблемы, и к тому же серьёзные, и вызывает скорую помощь. В результате я оказываюсь в больничном боксе и не простом, а реанимационном. Мне и в голову не могло прийти, что мои дела так плохи.

Меня усиленно лечат, и я, в принципе, неплохо себя чувствую, но лица у врачей какие-то подозрительно серые, и их диагнозы на английском ни о чём мне не говорят, или же я не слишком сильно стремлюсь в них вникнуть. На четвёртый день моей жизни в реанимации Медицинского центра при Университете Вашингтона, утром, часов в семь, потому что я ещё сплю, дверь в мой бокс резко и с шумом открывается, и я вижу Алекса. Он в бешенстве.

– Почему ты мне не позвонила?

– Да, Алекс, привет. Я тоже рада тебя видеть, – говорю ему вяло.

– Ещё и смеешь дерзить? Какого чёрта я ничего не знаю?

– А должен?

– Не понял…

– Я говорю, что ты не имеешь больше ко мне никакого отношения, так с чего, скажи на милость, я стала бы перед тобой отчитываться?

Он так зол, что мне кажется, ещё немного, и он ударит меня.

– С того, что ты мать моего ребёнка! И это, к несчастью, я изменить не могу!

Он выходит, хлопнув дверью так, что она чуть не вылетела вместе каркасом, на котором висит.

Примерно через час Алекс возвращается с доктором, которого я раньше не видела. Врач долго изучает папку с моими анализами, осматривает меня, задаёт вопросы на русском, он, оказывается, русский, и мне определённо нравится его грамотный, профессиональный подход. Нравится до того, как Алекс задаёт ему вопрос:

– Каковы прогнозы?