Жена Тони - Адриана Трижиани

– Я знаю, – сказала Розария.

– На самом деле я вовсе не люблю стоять перед зрителями.

– Я думала, что ты уже привык.

– Не привык. Иногда меня прямо трясет от нервов. И мне становится дурно.

– Дурно? – Розария озабоченно наклонилась к нему.

– Это называется «боязнь сцены». Порой меня рвет, а иной раз поднимается такой жар, что мне кажется, будто я вот-вот потеряю сознание.

– Что ж, многое поставлено на карту, – сказала Розария. – Да еще и высокая конкуренция.

– Одни ребята выпивают, чтобы набраться храбрости перед выходом на сцену. Другие курят. К нашим услугам богатый выбор пороков, чтобы отогнать страх или хотя бы притупить его. Но сам я просто вспоминаю заводской конвейер, и это дает мне силы продолжать. Я не хочу туда возвращаться. Не потому что это недостойное меня занятие, а потому что я для него не подходил.

– Я пыталась объяснить это твоему отцу.

– Па никогда этого не понимал. Он считал, что все очень просто. Ведь от меня требовалось всего лишь стоять у конвейера, безошибочно проделывать назначенную операцию и отправлять автомобиль к следующему рабочему. Но все куда сложнее. Мне надо было еще и оставаться тем же самым, постоянным, без отличий, изменений и отклонений, день ото дня, неделя за неделей.

– Такое подходит не каждому.

– Я видел людей, которые наслаждались работой на конвейере. Но меня она душила. По сей день, а ведь прошло уже шесть лет с тех пор, как я уехал, мне снится по ночам, как я держу гаечный ключ и одну за другой прикручиваю ручки к автомобильным дверям.

– А твой отец зовет во сне своих товарищей.

– Ничего удивительного. Такого рода работа просто становится частью человека. А вот выступать перед публикой – полная противоположность конвейеру, это возбуждение, которое приходит и уходит и длится не дольше представления. Люди идут к тебе в надежде, что ты им поможешь забыть о заботах, неоплаченных счетах и неумолимом начальстве. Музыка – их передышка. Танцы – их способ добиться девушки, и иногда, Бог мне свидетель, у них получается!

– Я видела здесь своими глазами, как это происходит, – подтвердила Розария.

– В каждом городе одно и то же. Быть может, мы и правда помогаем им отвлечься от мыслей о том, чего у них нет и никогда не будет. И им вовсе не хочется видеть перед собой какую-то робкую фиалку.

– На сцене ты смотришься непринужденно.

– Таким мне и хочется быть. Но на большинстве выступлений, когда мне кажется, что у меня неважно выходит, или мистер Р. говорит, что у меня голос как терка, или клуб отказывается нам платить, веселого мало. За нами Генри Форд не стоит.

– Поэтому твой отец и переживал так.

– Нет, он переживал, потому что у него хорошо получается быть несчастным. А радоваться – за тебя, за меня, за кого угодно – он не умеет. Ему досталась лучшая в мире жена, а он тебя не ценит.

– Он вырос в такой бедности…

– Ты тоже. Но ты умеешь любить.

– Я пробовала научить его этому.

– Некоторые люди просто необучаемы. Вот смотри, у него есть один-единственный сын. Я даже взял себя в руки и пошел работать на завод – думал, теперь-то он увидит, что со мной все в порядке, что я хороший сын. Но даже этого оказалось недостаточно. Честно тебе говорю: гордись он мной, я бы до сих пор стоял у конвейера.

Розария открыла сумочку и достала носовой платок.

– А ты бы не мог время от времени ему писать? – Она промокнула глаза платком.

– Зачем?

– Чтобы сообщить, что у тебя все хорошо.

– Скажи ему об этом сама.

– Это не то же самое. Сделаешь это ради меня?

Саверио вздохнул:

– Только ради тебя, мама. Сделаю. А тебе самой что-нибудь нужно?

– Ничего.

– Таких женщин, как ты, уже не бывает. Нынешние девушки много чего хотят.

– Где ты этих девушек находишь?

– Да везде.

– Везде – плохое место для таких поисков, – сказала Розария. – Берегись этого везде. Что тебе нужно – это приличная итальянская девушка, которая находится там, где надо.

– Ты так считаешь?

– Я не хочу, чтобы ты растерял все, чему я тебя научила.

– Мама, такое невозможно, даже если очень стараться.

В студии звукозаписи «Магеннис Рекордс» в Ньюарке четыре проигрывателя одновременно играли по одной готовой пластинке. По субботам здесь бывало тесно – бэк-вокалисты, певцы по выходным, любители и полупрофессионалы являлись сюда за своими самопальными записями, которые собирались разносить по павильонам, танцплощадкам и радиостанциям на всем побережье в надежде быть замеченными.

– Папа, ты сколько штук заказал? – спросила Чичи.

– Шесть. Сегодня пойдем к важным людям.

– И на радиостанцию?

– Она у меня в списке. Та, что базируется в Маве.

– Ага. Они сыграли запись «Сестер Мандаролла» из Фрихолда. И «Сестер Теста» из Норт-Провиденса, штат Род-Айленд. Обе песни попали в хит-парады, а «Сестры Теста» еще продолжают идти вверх.

– А ты откуда знаешь?

– Из журнала «Музыкальный хит-парад». Я его читаю в библиотеке. И написала каждому упомянутому там администратору ансамбля.

– Кто-то клюнул?

– Сразу, едва отправила.

– Мосты – это важно. Их надо не сжигать, а наводить и переходить. И еще чинить.

– Я хочу дать одну пластинку Саверио.

– Вот и дай.

– Его автобус отъезжает в четыре часа, – беспокойно сказала Чичи. – Мы успеем?

Мариано поглядел на часы:

– Почему бы и нет?

Сотрудница студии установила на проигрыватель пластинку с записью «Скалки моей мамаши».

– Я выбью на кассе чек, а вы пока послушайте, – предложила она.

Чичи и Мариано наклонились поближе, стараясь не пропустить ни одной ноты.

– Хорошо вышло, папа. Лучше всего, что мы до сих пор записали, – удовлетворенно заметила Чичи.

Продавщица протянула Мариано сдачу.

– Девушкам в студии эта песня ужасно понравилась.