Сердце, которое помнит - Ян-Филипп Зендкер

– Что ты сказал?

Вскочив из-за стола, она подлетела ко мне с длинной деревянной линейкой. Такие линейки оставляют на руках красные следы.

– Ничего.

– Врешь! Я ясно слышала.

«Так что ж тогда спрашиваете? » – хотел ответить я, но решил, что с меня достаточно бед.

– Что ты сказал? – резким тоном повторила учительница.

– Я просто говорил сам с собой, – пробормотал я, подавив тихий стон.

– Бо Бо, я в последний раз тебя спрашиваю, – прошипела она.

– Я сказал, что слово people не имеет множественного числа, поскольку уже обозначает множественность лиц. Правильно будет three people, а не peoples.

До Мьинт Наинг умеет быть строгой. Умеет быть несправедливой. Умеет до крови бить линейкой по пальцам. Но говорить по-английски она не умеет.

Я умею и тем самым доставляю ей головную боль. Дядя говорит со мной только по-английски, чтобы в английском я чувствовал себя столь же легко и свободно, как и в бирманском. Мне пришлось пообещать директрисе, что я не буду поправлять учителей английского в присутствии класса, а приберегу свои исправления для разговора с глазу на глаз после уроков. Иначе другие ученики могут потерять уважение к учителям. Я это понимаю, но иногда искушение вмешаться бывает сильнее меня. Особенно на уроках До Мьинт Наинг. Она жена армейского офицера, расквартированного в Кало. Ее младший сын учится в моем классе. Совершеннейший идиот с мозгами краба. Она никогда не вызывает его к доске, поскольку знает, что он не ответит ни на один вопрос. И тем не менее он получает отличные отметки за домашние задания и контрольные. И табель успеваемости у него такой же, как мой. Это меня злит.

Еще До Мьинт Наинг преподает физику и математику, которые знает ничуть не лучше английского.

Но старшие сестры этого идиота тоже получают у мамочки только «отлично».

Глаза учительницы пылали гневом.

– Сколько раз я тебе велела не мешать ведению урока? – спросила она, ударив по столу линейкой.

Уж не знаю, по какой причине, но я единственный в классе, кого ей не хватает смелости ударить.

– Извинись! – (Я молча отвернулся к окну. ) – Вон из класса! Немедленно!

Я вышел и встал за дверью. Честно говоря, здесь я проводил немало времени. Не только До Мьинт Наинг прогоняла меня с уроков. Большинство учителей меня не любили. За что – не знаю. Меня считали дерзким. Я слишком много разговаривал на уроках. Отвлекал других учеников и забивал им головы дурацкими идеями. Все это полнейшая чушь. Худшее, на что я был способен, – это вслух произносить правильные ответы. Но едва я начинал перечить учителям, они злились. Когда мне становилось скучно, я просто клал руки на парту, опускал голову и пытался уснуть. Это учителям тоже не нравилось.

С первого класса дядя обучал меня каждый день, включая и выходные. Он считает, что в школе я ничему не научусь. В результате я самый успевающий ученик в нашем классе и единственный, кто не берет дорогие частные уроки у наших учителей вне стен школы.

Может, У Ба прав: это и есть причина их неприязни ко мне.

Глава 7

Как правило, через пару дней после отъезда У Ба у нашего порога появляется мой отец. Если он поедет поездом через Тхази, ждать его надо сегодня. Но если он отправится из Янгона на автобусе, то приедет завтра рано утром. Отец проводит со мной несколько недель и потом уезжает. А вскоре возвращается У Ба.

В этот раз прошло уже три дня, как дядя уехал, но отец так и не появился.

Я пытался не думать о нем, однако это нелегко, когда на самом деле с нетерпением ждешь его приезда.

Ко Айе Мин приглашал меня пожить у него до приезда отца. Я поблагодарил его за любезность и отказался.

Я боялся разминуться с отцом. Разумеется, это глупость, поскольку отец приедет не на один день. И все равно я хотел встретить его дома.

На четвертый день я встал затемно и поехал на велосипеде на автобусную станцию. Она находится на главной улице и связывает нас с остальным миром.

Моросил дождь. Добираясь до автобусной станции, я успел промокнуть и озябнуть. Я завернул в единственную чайную, открытую в такую рань. Она находилась напротив станции. Там было полно народа. Кто-то смотрел корейскую мыльную оперу, остальные сидели, уткнувшись в свои смартфоны. Официант меня знал. Он был другом бойфренда его дочери. Увидев меня, промокшего до нитки, он молча поставил передо мной чашку горячей воды и тарелочку с семечками подсолнуха.

Автобус опаздывал. Мое беспокойство нарастало с каждой минутой.

Я смотрел на семечки.

Один.

Два.

Три.

Семнадцать.

Сорок пять.

Шестьдесят.

Сто одиннадцать…

Солнце уже всходило, когда из-за угла появился автобус. У меня заколотилось сердце. Я стал следить за выходящими пассажирами.

Вышли трое молодых монахов.

Мать со спящим ребенком на руках.

Толстая тетка, едва сумевшая выбраться из автобуса. Багажа у нее было больше, чем она способна нести.

Мужчина, выходивший следом, споткнулся, поскольку смотрел не под ноги, а в телефон.

Две усталые туристки с крашеными волосами и рюкзаками за спиной. Обе удивленно крутили головой, словно приехали не туда.

Мужчина с маленьким мальчиком. А моего отца не было.

Я обошел автобус кругом. За большими тонированными стеклами виднелись сонные лица пассажиров. Люди сидели, прислонившись щекой к стеклу. Лиц было не разглядеть, и тогда я поднялся в автобус, но отца не обнаружил.

Путь домой показался мне очень долгим.

Около полудня я отправился на железнодорожную станцию. Поезд пришел несколькими минутами ранее, и платформа успела опустеть. Раздосадованный, я повернулся, чтобы уйти.

– Бо Бо!

Я мгновенно узнал этот голос, хотя слышал его совсем не так часто, как хотелось бы.

Он был ниже, чем голос У Ба. Сильнее, но такой же мягкий и зовущий.

Я обернулся. Отец ничуть не изменился со времени прошлого приезда. Высокий, худощавый, с длинными мускулистыми руками и ногами. Правда, тогда у него были короткие волосы. За это время он их отрастил и завязал в конский хвост. В его волосах прибавилось седины. Отец приехал в зеленой лоунджи, красной футболке, стоптанных вьетнамках и с новым красным браслетом на руке. Я помню родимое пятно у него на подбородке и то, что на правой руке у него недостает одного пальца. Никаких шрамов на щеках у него не было, только на предплечье.