Штормовое предупреждение - Мария Адольфссон

Овцы, обычные серые и ее любимицы, черно-белые, с мягкой курчавой шерстью. Ягнята, которых она помогала кормить из бутылочки; всегда ведь какая-нибудь овца погибала при окоте, всегда кто-нибудь из кузенов находил на выгоне тощего сиротку, едва не околевшего с голоду.

Вечерами дядя Ларс и кузены иной раз, выходя на лов, брали ее с собой. Собственный ее отец, который в отличие от зятя жил тем, что дает море, никогда ее с собой не брал. Но здесь ей разрешалось быть с ними, когда они рыбачили в шхерах возле Гудхейма. Лишь много лет спустя она сообразила, что ловля неводом уже тогда была под запретом.

А Ингеборг, строгая папина сестра, могла испепелить тебя взглядом, если начнешь есть, прежде чем прочтена застольная молитва, или рвешь ягоды прямо с куста. А могла потрепать шершавой рукой по щеке и сказать:

“Как по-твоему, Синичка, не испечь ли нам с тобой вкусный песочный пирог. Сходи принеси из курятника четыре яйца, а я пока достану муку. Возьми четыре маленьких, слышишь? ”

Яйца. До сих пор, как вспомнишь, чувствуешь во рту их вкус. Обычные куриные яйца, прямо из гнезда. И утиные, большие, размером с ладошку. Она помогала их собирать, но не помнит, чтобы их когда-нибудь ели, утиные яйца и крупные куриные шли на рынок в Турсвик.

Рынок. Не старый, будничный в Люсвике, а большой. Каждую субботу возле гавани, по другую сторону пролива. Паромом через пролив, ветер в волосах и окрики: не влезай на поручни! Длинные прилавки на козлах, где фермеры и рыбаки раскладывали свой товар и наперебой выкрикивали предложения, от которых невозможно отказаться, заманивали недоверчивых южан и простофиль-туристов, чтоб заставить их раскошелиться. Возгласы и приветствия, всегда на подчеркнуто местном диалекте с острыми, как лезвие ножа, согласными. Почему-то торговля тогда шла лучше, говорил Финн.

В ящиках со льдом – треска, зубатка, сельдь, палтус, пикша, морская щука и линек. Мотки расчесанной и пряденой шерсти, серые, черные и почти совершенно белые. Грубошерстные носки и варежки, дубленые кожи. Бутылки с черносмородинным соком, ящики с ягодами и грибами на продажу: малина, черника, смородина и лисички. Крыжовник и овечьи грибы они ели сами. А вдобавок все то, что никогда не попадало на прилавок, но продавалось из багажников и кузовов: автозапчасти, “антиквариат”, а в самом дальнем углу в белых пластиковых бидонах – “ноорёский сок”, не имевший к смородине ни малейшего отношения.

И запахи. Все ее воспоминания словно пропитаны запахом смолы, дизельного топлива, рыбы, овчины и теплой малины.

* * *

Сейчас, когда Карен въезжает в ворота и обводит взглядом двор, у нее такое ощущение, будто она встретила старую подружку детских лет и годы эту подружку в самом деле не пощадили. Возле сарая – ржавый автомобильный остов, а рядом трактор, который, похоже, давным-давно стоит без дела, там же груды досок и железяк. Трава вокруг этого хлама разрослась так буйно, что подойти можно, только если ее скосить. Лишь жилые дома выглядят так же, как в детстве. Двухэтажная гранитная постройка в центре и еще две по бокам, той же высоты и материала. Все под крышей из красной черепицы, а не из традиционного черного шифера.

В детстве ей казалось, что усадьба выглядит шикарно, прямо как помещичья, с флигелями и примечательно красной кровлей, а не скучно черной, как дома. Сейчас, подойдя ближе, она видит, что кое-где черепичин недостает, а иные лежат разбитые возле бочки с водой на углу. И господскую усадьбу ничто не напоминает – ни земляной погреб с его поросшей травой крышей, ни надворные постройки, ни курятник, ни сарай, ни возделанный участок на склоне. И позади всего этого грозно высится Скальвет. Точно неприступная стена, заслоняющая море. Горы никогда ей не нравились, особенно в детстве и особенно в грозу. И сейчас, глядя на них, она осознает, что ей по-прежнему не по себе от их могучей недвижности.

Все-таки зря она сюда поехала.

В ту же секунду дверь распахивается, и прежде чем она успевает дойти до середины двора, навстречу ей с громким лаем мчится большая овчарка. Не раздумывая, Карен садится на корточки.

– Ну что ты, Хейсик, – говорит она и тотчас спохватывается.

Конечно же, это не Хейсик. Ему было бы теперь сорок лет.

Голос от крыльца резко, как удар бича, командует:

– Место!

Большая собака тотчас повинуется, ложится на брюхо, выдвинув голову вперед. Глядит на Карен, тихонько ворчит. Карен медленно встает, с бьющимся сердцем, краем глаза примечая оскаленные верхние зубы и стараясь не встретиться с овчаркой взглядом.

– В чем дело?

Голос на крыльце звучит недоверчиво и недружелюбно. Но безусловно знакомо.

Карен, уже выпрямившись, отводит взгляд от собаки, прищурясь, смотрит на дом. Мужчина, стоящий на пороге, одной рукой сжимает дверную ручку, а другой заслоняет глаза от яркого света лампы над входом. Рядом мелькает в окне еще какая-то фигура, явно с интересом наблюдает за происходящим во дворе.

Карен медлит. Если откликнуться, собака может напасть снова. Тень в окне исчезает. Секундой позже мужчину отталкивают в сторону, и сердитый женский голос восклицает:

– Да отойди ты, Ларс, неужто не видишь, кто это. Ко мне, Якко! Господи, Карен, малышка, неужто и впрямь ты?

* * *

Спустя несколько минут Якко скрылся из виду, крепкие руки обняли Карен и провели на кухню.

– Надолго останешься? Могла бы и позвонить, я бы приготовила что-нибудь вкусненькое. Господи боже мой, как же я рада тебя видеть.

Ингеборг крепко держит Карен за обе руки, озабоченно разглядывает. Интересно, что она видит, опасливо думает Карен. Ведь свои суждения Ингеборг высказывает напрямую. Но вместо излияний и расспросов хозяйка быстро командует:

– Ларс, сходи в погреб, достань из морозилки рагу и позвони мальчикам, пусть идут сюда. Карен, снимай куртку, садись в кухне на диван, а я дам тебе попить.

Ларс послушно семенит прочь, а Карен сжимает губы, чтобы не рассмеяться, когда видит свет на лестнице погреба в виде эллипса меж кривых ног дяди, потом тот исчезает, направляясь к морозилке.

Бесполезно, думает она, озираясь в кухне, меж тем как снимает куртку и вручает ее ожидающей тетке. И, к собственному облегчению, наконец замечает то, что высматривала. Не свидетельство, что время в большой кухне остановилось, не сентиментальные воспоминания о выпечке песочного пирога или долгой готовке на старой плите. Она высматривала подтверждение, что сможет уйти отсюда, особенно не засиживаясь. Микроволновку.