Огненный рубеж - Дмитрий Федотов

– Сынок мой, младший. В школу ходит. Учится хорошо. В пионеры готовится…

– Ну, это вряд ли, – засомневался сержант. – Если вы, гражданка, не можете отучить сына-школьника, чтоб не увязывался за попом… Так, говорите, они на источник пошли?

– Ага, – закивала баба. – На источник.

– Дорогу знаете?

– Да кто ж ее не знает? Тут недалече, в леске.

– Так. Остриков, план меняется. – Чекист стал торопливо надевать шинель. – Сейчас гражданка Коромыслова проведет нас к источнику, где предположительно скрывается гражданин Сухарев…

– Не, – колхозница затрясла головой, пятясь к сеням. – Не могу. Тесто у меня… обед не сготовлен… Да мне ж на птичник надо! Бригадир-то у нас строгой, за опоздание трудодни не выписывает… Мать Феодора, так я побегла! ..

Сержант успел схватить лишь воздух вместо улизнувшей из рук бабы.

– Бестолковая! – ругнулся он. – Я б ей справку выписал, за помощь следствию сполна бы свои трудодни получила… А где этот источник, Остриков?

Милиционер шумно вздохнул, надевая шапку.

– Так в лесу же, товарищ Гущин, – словно бы нехотя ответил, – версты две от села. Тихонов святой источник. Там в прежнее время все воду брали. Теперь-то редко ходят, заброшено там.

– Идемте! .. А вы, гражданка домработница… в случае сокрытия или уничтожения конфискованных улик будете привлечены к ответственности по всей строгости советских законов! Улики временно остаются здесь. Вы меня поняли?

Губы матери Феодоры что-то шептали. Глаза были полны слез. К угрозам она отнеслась без внимания.

Тем временем зимний ноябрьский день вошел в силу. В жемчужно-розовом небе неброско сияло проглядывающее солнце. Морозы стояли уже с неделю. Земля и вода леденели, мерзло хрустела под ногами бурая листва, но снег запаздывал. Голо, черно, скушно было под этим нарядным предпраздничным небом Калужского района недавно созданной Тульской области.

Два представителя органов советского правопорядка бодро шагали по пустой сельской улице. Колхозники работают, школьники учатся… и только нетрудовые элементы тунеядствуют и сманивают на дурную дорожку нестойких в коммунистическом учении граждан, вроде малолетнего Коромыслова Василия.

Они вышли на шоссе до Калуги, миновали мост через скованную льдом речку Вепринку и скоро повернули на лесную тропу. Путь был легок, чист: твердь под ногами аж звенела.

Сержант госбезопасности Гущин оставался серьезен и собран, не позволял себе расслабиться, увлекшись окружающей природой. Он предвидел впереди трудности и даже опасности, которых в его профессии никак не избежать. Арест попа был только малым звеном в длинной цепочке, которую ему самостоятельно – впервые в жизни! – предстояло размотать и вытянуть до самого конца. Да, сейчас нельзя отвлекаться на пустяки вроде живописных видов сельской местности или бездомного пса, который облаял их на мосту и увязался следом. Время теперь такое, ответственное.

– А вы, Остриков, хорошо знаете попа Сухарева?

– Так его у нас все знают, товарищ сержант.

– Я не про всех, а про вас спрашиваю. С этой… его домработницей вы же знакомы.

– Да было дело… Три года назад тоже арестовывал гражданина Сухарева. Сигнал поступил… Начальство велело отреагировать.

– И что же?

– Подтверждений контрреволюционной деятельности не нашли. Освободили. Да и то сказать, старый он уже, годов под семьдесят.

– Недоработка! – упрекнул чекист. – Ничего, доработаем.

– Так-то он, отец Палладий… – Милиционер откашлялся. – Я говорю, так-то он старик неплохой, хоть и из враждебного класса. Знахарством владеет, помогает, если кто захворал. Сапожному ремеслу навычен, починкой обуви зарабатывает. Церкви-то все закрыты, поповской службы ему нет…

О том, что отец Палладий через какие-то свои тесные отношения с отмененным советской властью Богом и с помощью воды из святого источника поднял на ноги его трудно болевшую младшую дочку, которую жена тайком от лишних глаз и сельского начальства возила на колхозной лошади в дом к священнику, Остриков счел нужным не докладывать товарищу сержанту.

– Знахарство, сапожное ремесло… Как вы не понимаете, Остриков. Это все для отвода глаз. Вот смотрите. – Чекист показал на пса, который немедленно отскочил и зарычал на него. – Если эта тварь выглядит как собака и лает как собака, значит, она псина и есть. Причем зловредная. И мы не имеем права оставлять дикого пса среди людей, потому что рано или поздно он начнет кусаться.

Сержант замахнулся на животное. Собака разразилась лаем, припала на передние лапы. Казалось, вот-вот бросится.

– Но-но! – Чекист отступал. – Остриков, что вы смотрите! Усмирите его как-нибудь…

– Найда, Найда! – позвал милиционер. – Это сука, товарищ Гущин. Она не укусит, смирная… – Он ласково трепал собаку за уши, оттаскивая от чекиста. – Ну беги, дурашка, беги отсюда. Не мешай нам с товарищем сержантом…

Через пару сотен метров, проделанных в молчании, сержант спросил:

– А откуда это название – Тихонов источник? Это что, фамилия бывшего владельца? По картотеке в селе и округе не значится никаких Тихоновых, ни купцов, ни помещиков.

– Да нет, товарищ сержант, это от древнего монаха Тихона, который наш монастырь основал. Вот вы не местный, не знаете, что и село наше в мирное время звалось Тихоновой Слободой…

– В какое это мирное время?

Чекист остановился.

– Ну… при царе-то, – растерянно сморгнул милиционер.

На лице Гущина отобразилось неприятное удивление – будто он вдруг обнаружил, что спутник у него не доблестный советский милиционер, а какой-нибудь африканский бегемот, совсем непригодный к ответственному делу.

– Выходит, по-вашему, товарищ старший милиционер Остриков, советская власть не мирная? – злым и даже несколько зловещим голосом поинтересовался сержант. Он сузил глаза, пристально вперяя взор в неожиданно открывшееся вредное явление, которое требовало немедленного разъяснения. – Ты кому служишь, Остриков, трудовой рабоче-крестьянской власти или врагам советского народа? !

Милиционер стушевался. Плечи ссутулились, пальцы беспомощно скребли полы шинели. Даже ремень словно обвис на внезапно уменьшившейся фигуре.

– Так ведь… пока всех врагов не выведем, товарищ сержант, война и будет. С врагами нашей советской Родины.

Гущин отмяк. И даже усмехнулся. Подошел, хлопнул его по спине.

– Ладно, Остриков. Мыслите вы верно. Только формулируете как-то… криво. Подучиться бы вам. А теперь идемте скорее. Пока этот поп от нас не удрал.

Не теряя осторожности и бдительности, молодой чекист шел по мерзлой лесной дороге с улыбкой на губах. В последнее время он улыбался редко. Работы было слишком много, она изматывала, надсаживала сердечную мышцу, тревогой истончала нервы: столько врагов! Они проникали всюду, как тараканы в самые незаметные щели. Но Иван Дмитриевич Гущин, двадцати трех лет от роду, знал, его научили в школе курсантов НКВД: как ни хитер враг, советская власть хитрее. Как ни замаскирован противник, он все равно будет раскрыт, разоблачен и уничтожен. И такие, как этот Остриков, воспитанные при старом режиме, не очень-то понимающие учение ленинско-сталинского коммунизма, пускай знают, что советская власть дает всем равный шанс проявить себя: или стать настоящим человеком, строителем светлого будущего, или соблазниться предательством, утонуть в болоте контрреволюции, превратиться в гниль, на которую так падки шакалы мировой буржуазии. Советская власть умеет ненавидеть своих врагов и воздавать им.