Любовница капитана - Роксана Гедеон

–– Я провернул кое-какую сделку, – признался мой муж с довольным и, как мне показалось, несколько глупым видом. – Мне удалось провести господина Арну.

–– Каким образом вы исхитрились это сделать?

–– Масоны… ну, в моей масонской ложе меня свели с некоторыми полезными людьми. Я продал кое-что совершенно ненужное.

–– Что это ненужное вы продали и как об этом не узнал Арну?

–– Я продал свое достоинство видама [11 - Видам – титул времен раннего средневековья, обозначавший сеньора, который, кроме феодальных прав, имел и некоторую церковную власть, в частности, он имел право распределять церковные доходы. ] Амьена. – Пока я соображала, что все это значит, он легко коснулся застежки на ожерелье, погладил мои плечи и самоуверенно заключил: – Да! Всего лишь старый титул. Пустяк! Это звание мне было ни к чему. А этот еврей просто горел желанием его заполучить. Как по мне, удачное соглашение. У меня их, таких пустяков, хватит на всю жизнь! И я очень рад, что мое членство в м-масонской ложе принесло хоть какую-то пользу.

Хоть он и выглядел довольным, при этих словах все же облачко промелькнуло по его тонкому лицу. Каждый четверг он исправно посещал ложу, и в последний раз был там только позавчера. Чем там занимаются – этого Эмманюэль мне никогда не говорил, хотя обычно отличался словоохотливостью.

–– Какой еврей? Где вы его нашли во Франции? И кто вообще подбил вас на то, чтобы продать титул? Разве… – Запнувшись, я все-таки выговорила то, что вертелось у меня в голове: – Разве это не позорно для нас, сударь?

Никогда за всю жизнь во Франции я не встречала здесь евреев. Я вообще знала об этом народе крайне мало – разве что из Библии, да еще то, что говорили на уроках истории в монастыре: еврейский врач в далекие средневековые времена отравил императора Карла Лысого, и за это евреев изгнали из Франции. Бытовало мнение, что от них не приходится ждать ничего хорошего. Вольтер, опять же, терпеть их не мог…

–– Я же говорю вам, Сюзанна, что титул совершенно пустячный. По крайней мере, бриллиантовое ожерелье на вашей груди – гораздо лучше этого титула. И потом, я же не продал свое достоинство имперского князя! Видам – это нечто такое… ус-старевшее, что м-мне даже неловко было так называться.

Поглаживая кончиками пальцев бриллианты у себя на груди, я молча слушала рассказ Эмманюэля, больше похожий на самооправдания. О том, как друзья масоны свели его с еврейским чудаком, богачом из Гааги, пару лет назад невесть как приобретшим французское гражданство, по имени Лифман Кальмер, как он узнал о желании Кальмера обзавестись еще и титулом и как сговорился продать этот титул за безумную сумму – миллион ливров, которые еврей тут же ему и выложил. Я представляла, какую это вызвало бы бурю, если бы об этом узнал мой отец. О таком при нем нельзя даже заикаться! Но ведь шила в мешке не утаишь. Все равно он узнает… такие вещи нельзя скрыть…

Будто угадывая мои мысли, муж поспешно проговорил:

–– Не думайте, моя дорогая, что я был неосторожен и поставил на кон свою репутацию. Все было обставлено очень ловко.

–– Вот как? И как же?

–– Мне посоветовали продать звание видама и баронство Пикиньи через одного посредника. Так я и сделал. Наше имя не прозвучало напрямую нигде…

–– Так вы и баронство продали?

Отводя глаза, Эмманюэль признался, что таково было условие покупателя – продать оба титула сразу. Я расхохоталась:

–– Видит Бог, сударь, вы создали первого еврейского барона во Франции! Это будет большой скандал, если правда выплывет…

Эмманюэль покраснел:

–– Я вообще-то ожидал большей благодарности за такую жертву, Сюзанна. А вы насмешничаете?

Погладив его по щеке, чтобы успокоить, я снова повернулась к зеркалу, снова залюбовалась собой. Да, конечно, ожерелье было великолепно. Я в нем – как царица Пальмиры, восточная владычица. Но кто станет нынче говорить мне комплименты? Где я появлюсь в нем? Балы в Версале, похоже, прекращены надолго. Королю и королеве так трудно сейчас, Париж – в осаде каких-то опасных голодранцев. И разве стоило в такой момент идти на подобные траты? К чему они? Это уж не говоря о том, что нехорошо связываться с сомнительными покупателями, продавать аристократические титулы, которые достались нам легко, по наследству, но за которые наши предки платили доблестью и кровью на поле боя…

–– И вообще, контроль господина Арну мне порядком осточертел, – пробормотал Эмманюэль. – Я хочу иметь собственные деньги, а у евреев всегда можно их занять. Они не задают лишних вопросов и обходят формальности, в отличие от наших парижских банкиров.

Я живо заинтересовалась этой темой:

–– Выходит, им безразлично, что мы пока не совсем самостоятельны?

–– Да! И это очень удобно. Не могу же я отчитываться перед вашим отцом еще целых три года и клянчить у Арну деньги на любые мои дополнительные потребности! Я не младенец какой-нибудь, черт побери…

Вот-вот, и я могла сказать то же самое. От денег я не отказалсь бы. Во-первых, мне приходилось выплачивать долг банкиру Клавьеру, о котором в семье никто не знал, и это давалось, мягко говоря, не так-то легко. Моих личных средств – жалованья статс-дамы – ни на что не хватало, а остальное было под контролем Арну. Я подумывала о том, что можно было бы перезанять денег, но кто пошел бы на это, не поставив в известность нашего управляющего? С Клавьером связываться я зареклась, а остальные банкиры не стали бы иметь со мной дела.

Кроме долга Клавьеру, у меня, как и у Эмманюэля, была уйма потребностей. Начать с того, что я желала бы вернуть королю сумму, которую он потратил на приобретение дома на Вишневой улице. Это было для меня делом чести. Его величество возвратил мне сына, полагая Жанно своим кровным племянником, и купил ему дом в Париже, но я считала вершиной подлости воспользоваться деньгами короля (тем более, когда казна в такой тяжелой финансовой ситуации! ) для обеспечения своего ребенка. Ведь мой сын – и я это прекрасно знала – к Бурбонам не имел никакого отношения…

В общем, сообщение Эмманюэля о евреях заставило мысли в моей голове крутиться быстрее и веселее. Кажется, я скоро найду способ решения своих финансовых проблем… Во мне на миг даже проснулось теплое чувство к мужу. Я запустила руку в его темные кудри, ласково потрепала, потом, поднявшись на цыпочки, поцеловала в губы: