Любовница капитана - Роксана Гедеон

–– Что же прикажете делать, если у него такой жар? Он может скончаться от судорог или спазмов в мозгу.

–– Вы скорее убьете его своим кровопусканием. Нет-нет, я ни за что не позво…

Не вступая со мной в разговоры, Лассон довольно грубо взял меня за плечи и, вытолкнув за порог, запер дверь на засов.

–– Вы знатная дама, конечно, но я не люблю даже знатных мамаш, которые вмешиваются не в свое дело.

–– Вы не смеете так поступать! – закричала я, изо всех сил дергая дверь.

–– А вас никто и не спрашивает.

Побежденная, я присела на мягкий пуф, прислушиваясь ко всему, что происходило в комнате. К моему удивлению, Жанно не плакал, я слышала только его жалобное лепетание. Потом дверь отворилась, выпорхнула Полина с миской крови, а за ней, вытирая руки, вышел Лассон.

–– Вы сидели тихо, мадам. Это весьма похвально.

–– Что с ребенком?

–– Кровь пущена, и я надеюсь, что вскоре жар спадет, и лихорадка прекратится. Лекарство я оставил на столике, мадемуазель Полина знает, когда и как его принимать. Там Доверов порошок. Его производят из ипекакуаны и рвотного корня, он обладает свойством успокаивать кашель. В остальном положимся на Провидение.

–– Но… что же это за болезнь?

–– Коклюш, сударыня. Обыкновенный коклюш. Не скажу, чтоб это было совсем безопасно, но кое-какие методы по борьбе с коклюшем у современной медицины есть. К счастью, ребенок уже не так мал, и удушение кашлем ему вряд ли угрожает…

Я содрогнулась, услышав про «удушение кашлем». Лассон спокойно продолжал:

–– Мальчику необходим покой. Через неделю, когда жар исчезнет окончательно, нужно будет гулять с ним на свежем воздухе, желательно у водоемов, где влажно. Увезите его из Парижа, здесь слишком пыльно и душно летом, а Сена – слишком грязна. Если будет задыхаться от кашля ночью – повесьте мокрую марлю над кроваткой…

«Боже мой, какая беда! – подумала я, выслушав все это. – Куда же мне ехать с больным Жанно? Версаль – как осиное гнездо, в Париже – и того хуже. Податься в Бретань? Но безопасно ли на дорогах? Бомарше советовал нигде не показываться и покрепче закрывать двери…»

Отыскав шкатулку с деньгами, я расплатилась с лекарем, предложила ему восстановить силы вином и жареным каплуном, приготовленным кухаркой с вечера, и дождаться рассвета под моим кровом. Лассон не возражал. Он устроился внизу, в гостиной, в большом уютном кресле; Полина принесла ему плед. Было видно, что, несмотря на природное остроумие, лекарь устал и встревожен. Выждав, пока он осушит бокал с вином, но не дожидаясь, пока от вина он задремлет, я задала Лассону вопрос, который тревожил меня, – о дорогах.

Он оживился, причем не сказать, что радостно.

–– Если вы думаете выезжать вскорости, – поостерегитесь. Вы плохо представляете, что происходит вокруг. Никакой власти в Париже нет, повсюду одни убийства…

–– Убийства? Господи, кого же убили?

–– Разве вы не знаете, что бандиты захватили Бастилию и всю столицу? Коменданту крепости и гарнизону эти канальи обещали жизнь и свободу, но, ворвавшись в Бастилию, нарушили обещание. Де Лонэ тоже хорош: позволил им осмотреть крепость, не отвечал на залпы, дал овладеть первым мостом! .. Невозможно представить, сколько глупостей наделано… И как его величество допустил это? !

Такая же мысль, похожая на беззвучный крик, билась и в моем мозгу. Что делает Людовик? Неужели он вообще ничего не понимает? Я всегда считала короля здравомыслящим, рассудительным, взвешенным человеком. Но то, как он вел себя сейчас, выглядело как безумие, как полная потеря воли! ..

Лассон рассказал мне, как толпа, ворвавшись в крепость, пощадила стрелявших по мятежникам швейцарцев, потому что те были одеты в синие балахоны и смахивали на заключенных, зато с остервенением зарубила всех инвалидов, открывших ей ворота. Маркиз де Лонэ схватил факел и, бросившись в пороховой погреб, хотел взорвать Бастилию вместе с бунтовщиками. Его остановил какой-то ловкий гвардеец из числа изменивших королю. Полчаса спустя этого самого гвардейца в общей суматохе приняли за кого-то другого, пронзили саблями, повесили, отрубили руку, спасшую, по сути, целый квартал, и таскали ее по улицам.

–– И поделом ему, – вырвалось у меня. – Пусть знает, как изменять!

–– Так-то оно так, но столько крови Париж не видел уже давно. Я только медик, мадам, и мало во всем этом разбираюсь, но, на мой скромный взгляд, мы стоим на пороге краха королевства. Слишком мрачные события происходят…

Избитого, изувеченного маркиза де Лонэ и его помощника де Лома с позором вели по городу, били и оскорбляли так, что они сами умоляли о смерти. Не выдержав мучений, маркиз ударил кого-то в низ живота, желая этим спровоцировать расправу над собой и положить конец страданиям. В мгновение ока де Лонэ был пронзен штыками и утоплен в ручье. Человека, которого он ударил, пригласили докончить казнь. Им оказался какой-то безработный повар, посчитавший, что, если уж такое требование выражается всеми, значит, оно «патриотично». Сабля рубила плохо, поэтому повар достал короткий нож, бывший всегда при нем в силу профессии, и, по локти в крови, с поварским умением резать говядину, отделил голову де Лонэ от тела. Окровавленная голова была тут же водружена на пику. Перед статуей Генриха IV палачи дважды опускали ее, весело выкрикивая: «Кланяйся своему хозяину! »

Глаза у меня расширились от ужаса, когда я выслушала Лассона.

–– Вы хотите сказать, что… что человеку… отрезали г-голову?

–– Человеку? Маркизу де Лонэ!

–– Отрезали голову… прямо посреди улицы? Без суда? – Я не могла представить того, что он говорил. Резать головы людям, будто быкам на бойне, – как это возможно? В Париже, не где-нибудь в диком языческом Вавилоне… Если б мне довелось своими глазами увидеть что-то подобное, это, наверное, вызвало бы у меня судороги.

–– Сударыня, вы меня удивляете. Да, это было сделано посреди улицы, на глазах у всех, и уж конечно без суда. И разве только де Лонэ пострадал? Явившись в Ратуше, эти ублюдки точно так же расправились с мэром де Флесселем. Его голова тоже оказалась на пике. Принц де Монбарей, случайно проезжавший рядом, – кстати, я знаю, что он либерал и вольтерьянец по убеждением, вот потеха, – чудом вырвался из рук палачей и чудом не был разорван в клочки. Я перевязывал его раны перед тем, как прийти к вам.