В лучах заходящего солнца - Ольга Бартенева

Наша яблоня, растущая в глубине сада, вся усыпана крупными, но несъедобными, плодами. Отяжелели ветки, клонятся к земле. По ночам слышу тупые удары падающих яблок. С тех пор, как обнаружила синиц, стала часто приходила сюда. Мне доставляло столько радости наблюдать за этими милыми соседями. Я словно взяла их под свою опеку. И они платили мне не только склёвыванием нежелательных обитателей старого дерева, но и каким-то доверием, ничуть не стесняясь моего присутствия. Потом вдруг все как-то неожиданно смолкло. Гнездо опустело. Потомство выпорхнуло в большую жизнь. На ветке замечаю синицу. Она смотрит на меня. Проносится еще одна. Целая стайки. Может это наша «веселая семейка»? Хочется почему-то верить, что это именно они. Здравствуйте, милые! Ну как живете? Подросли за лето, но все равно такие легкие, воздушные, родные… Не сразу улетают, не пугаются меня, моих движений и тихих слов приветствия. Прыгают с ветки на ветку, посматривая вокруг. Казалось бы, комочек желтого пуха, а сколько тепла дает душе и сердцу.

Этим летом яблок в Териоки не привозили, но целую корзину принес отец Марк. Узнаю большие красные шары Аглаи Тихоновны. Больше всех мне нравятся маленькие яблочки Галактиона Федоровича, в которых зернышки просвечивают насквозь. Словно пахнет от них райскими садами, о которых всю жизнь рассказывал Галактион Федорович в своей Духовной академии.

* * *

Длинными однообразными вечерами я всматривалась в облака, ища в них очертания фигур. Неуклюжее облако напомнило паука, и я решила, что это знак скорого письма из дома. Откуда-то несло скошенной травой, сеном, дождями, резким ароматом поздних цветов. А в доме пахло маслом и растворителями, а иногда, когда я открывала дверцы шкафов, веяло мамиными духами и сигарилас. Мне повезло наткнуться на коробку с кусками ароматного мыла и сигарилас. Сейчас это большая редкость, ни мыла, ни табака нигде нет, все скуплено германцами. Можно будет обменять на что-нибудь съедобное, или продать.

Четверть фунта мыла мне удалось продать за шесть марок, на эти деньги купила картошки. С марками, вырученными за сигарилас, я зашла к нашей знакомой финке Марье. Бебе часто покупала у нее молочные продукты. У Марьи всегда было добротное хозяйство, помогали четверо детей. Войдя в их дом, сразу поняла, что голод затронул и эту семью. Осталась всего одна корова. С хозяйкой спустилась в погреб, там длинными рядами выстроились пустые крынки. Марья сначала налила мне молоко в две крынки, но потом, посмотрев с сочувствием, дала еще одну крынку со сливками. Придя домой, сварила картошку и залила ее жирным финским молоком – пир! Давно не получала такого наслаждения от еды.

* * *

В прошлом году дачники давали концерт в Куркийоки, в пансионе для чахоточных и легочных больных. К концерту готовились основательно. Мама всем сшила новые платья. Мне досталось белое льняное, с васильками. Я должна была аккомпанировать ей на пианино, а мама собиралась петь свой любимый романс. Зная, что он будет там, очень волновалась, и долго репетировала вечерами.

В назначенный час подкатили коляски. В первую сели мы с мамой. За нами Леонид и Юленька. Следом папа и Лев Борисович Гобержицкий. За ними чета Белингов. Доехали до леса. Сначала мрачный, темный, постепенно он редел и светлел, потом сменился полем, потом снова пошла полоса леса, на сей раз очень красивого. Дорога петляла. На поворотах я оглядывалась, улыбаясь папе, на самом деле ища глазами Леонида.

Санаторий в Куркийоки это белые каменные корпуса на вершине горы, покрытой живописным лесом. Они видны уже с дороги, когда она делает последний поворот. Встречал нас главный врач, он и сам страдал туберкулезом, когда-то попал сюда как пациент, да так и остался работать. Он проводил нас в большую столовую залу, где был накрыт чай. Мы отказывались, но протесты не принимались. Раз мы с дороги, нужно перевести дух.

Чай пили с венскими булочками, и наблюдали в окна, как на лужайке собирались зрители. Вся лужайка уставлена белыми стульчиками. Они постепенно заполнялись, как кресла в театрах Петербурга. Наконец, чаепитие закончилось, и мы пошли к сцене. Я видела, как Юленька с Леонидом сели на стульчики последнего ряда, стоявшие в тени старого вяза.

Сначала была постановка «Медведь» по Чехову, в исполнении каких-то актеров из местных дачников. Потом упитанная девица декламировала «Год в монастыре» Апухтина. За ней на сцену вышел молодой человек, читавший свои стихи. Стихи были плохие, но публика приняла их снисходительно. Последним номером выступала мама. Я села за рояль. Мама запела:

        Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

        Лучи у наших ног в гостиной без огней.

        Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

        Как и сердца у нас за песнию твоей.

Я очень волновалась, перебирая клавиши, и чувствовала, что от волнения иногда делаю что-то не так. Посматривала на лужайку, поверх бледных лиц зрителей, где в тени старого вяза сидели Юленька и Леонид. Они соприкасались висками.

        Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

        Что ты одна – любовь, что нет любви иной,

        И так хотелось жить, чтоб только, дорогая,

        Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Я снова ошибалась. Захотелось бежать отсюда. Романс нескончаем. А что если ему открыться? Если сказать, что я его люблю? Я полюбила его с первого взгляда и на всю жизнь, это я точно знаю. Вдруг ему не суждено вернуться с войны? Тогда пусть он знает. Может, в последний свой миг он вспомнит обо мне. Нет, так думать нельзя.

        И много лет прошло, томительных и скучных,

        И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь.

        И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

        Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь,

        Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

        А жизни нет конца, и цели нет иной,

        Как только веровать в ласкающие звуки,

        Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Слышу аплодисменты. Мама, наконец, допела и раскланивается зрителям. Концерт окончился. На лужайке поднялось оживление. Главный врач предложил маме руку. Удаляясь с букетом роз, она бросила мне через плечо: «Что с тобой сегодня? ». Ах, знала бы мама! Я опустила голову на рояль, левой рукой продолжая перебирать клавиши. Вдруг почувствовала легкое прикосновение к мизинцу. Поднимаю голову – Леонид! Он кладет на клавиши желтую розу. Для меня. Это мне! ..