Человек, который видел все - Дебора Леви

– В любом случае, – неожиданно произнес он, – когда станешь работать над отчетом о нашей республике, не пиши, что все вокруг казалось серым и неприглядным, кроме реющих над крышами зданий алых флагов.

– Даже не думал. – Мои ярко-синие глаза встретились с его бледно-голубыми. – Я напишу, что в городе много мух. И что трамваи у вас часто водят женщины. – Мы пока были не слишком хорошо знакомы, и я не стал говорить ему, что привык к цензуре. Ведь Дженнифер запрещала мне описывать свою поразительную красоту устаревшими словами.

Мы двинулись дальше, по-приятельски беседуя на ходу. Вальтер в своем толстом зимнем пальто шагал быстро, я же едва поспевал за ним в легкой куртке. Он рассказал, что в Праге ему очень понравились одни пирожные с кремом, там они назывались «гробики». Я решил, что речь, вероятно, идет об эклерах. Потом он спросил, знаю ли я чешскую художницу Еву Шванкмайерову. Я о такой не слышал, и Вальтер сказал, что переведет мне одно ее высказывание, которое его поразило. Он зажмурился, пробормотал: «Сейчас, сейчас…» Сдвинул брови, пытаясь подобрать верные слова сразу на трех языках – чешском, немецком и английском. Потом вдруг открыл глаза, тряхнул волосами и, шлепнув меня по руке, сообщил: «Нет, невозможно перевести». Что в Праге было по-настоящему здорово, продолжал Вальтер, так это опрокинуть стаканчик сливовицы – «весьма старой, из Моравии». Вскоре он представит меня ректору университета, и тот наверняка угостит меня очень неплохим шнапсом.

После он спросил, почему я прихрамываю. Я перешел на немецкий и рассказал ему о недавнем происшествии на Эбби-роуд.

– Так на каком языке мы разговариваем, на английском или на немецком? – уточнил Вальтер по-английски.

– Может, давай пятьдесят на пятьдесят? – ответил я по-немецки.

– Как получилось, что ты бегло говоришь по-немецки? – спросил он по-английски.

– Моя мать была родом из Гейдельберга.

– Значит, ты наполовину немец?

– Ее увезли в Британию в восьмилетнем возрасте.

– А дома она говорила по-немецки?

– Никогда.

В этот раз он не сказал «спасибо за информацию».

Я все продолжал припадать на одну ногу, и, наконец, Вальтер прямо спросил, не хромой ли я.

– Я не инвалид! Просто ушиб бедро!

Я произнес это громко и с чувством. Ужасно не хотелось показаться Вальтеру Мюллеру жалким. Что угодно, только не это. Но, к моему ужасу, у меня неожиданно разболелся желудок. Ощущение было такое, будто мне вспороли живот и теперь выпускают наружу внутренности. Вальтер предложил взять у меня сумку. Я отказался, но он все же забрал ее, повесил на плечо и зашагал по мощенной брусчаткой Мариенштрассе. По пути он показал мне больницу, в которой работала его сестра.

– Врачи там очень хорошие, – сказал он. – Но на ночь лучше не оставаться. Если хочешь, Луна запишет тебя на рентген.

– Не хочу! – Я так треснул его по плечу, что он расхохотался.

– Ты крепче, чем кажешься.

По-моему, на самом деле он так не считал, потому что оттолкнул меня, когда я попытался отобрать у него сумку. Где-то в отдалении прозвенел трамвай.

– Присядь, Сол. – Вальтер указал на каменное крыльцо у входа в один из домов.

Я опустился на ступеньку, как было велено. Он сел рядом, поставив мою сумку между коленей. Все вокруг казалось тихим и безмятежным. Вальтер достал газету и, надев очки, уткнулся в нее. Небо затянуло тучами. Вальтер левой рукой приобнял меня за плечи. И я неожиданно почувствовал себя счастливым, необъяснимо счастливым. Прямо как в тот раз, когда сидел на диване миссис Стеклер, держа на коленях пуделя-нелегала. Мы просидели так довольно долго.

Затем Вальтер отложил газету и потрепал меня по плечу.

– Расскажи мне об аварии.

Я начал говорить. И вдруг понял, что озвучиваю мысли, в которых даже не отдавал себе отчета. Я рассказал Вальтеру, что тогда, на Эбби-роуд, жутко испугался, потому что, когда мне было двенадцать, моя мать погибла в автокатастрофе. И мне отчего-то почудилось, что Вольфганг – я пояснил, что так звали водителя, – был тем самым человеком, который ее убил.

– Вполне понятный страх, – заметил Вальтер.

Затем я рассказал, как позже вернулся на место аварии. Как сидел на стене с женщиной, попросившей у меня зажигалку, и как у меня начали дрожать руки.

– А все из-за того, – объяснил я, – что я вспомнил, как впервые услышал о смерти мамы, и понял, что она уже никогда не придет домой. А парой секунд позже осознал, что теперь мне придется жить с отцом и братом и мать уже не будет закрывать меня от них своим телом, будто живой стеной.

– А тебе требовалась защита от отца и брата?

– Да. Они были крупными мужчинами. Ты бы им понравился.

Он покачал головой и рассмеялся.

– Я так не думаю.

– Вальтер, – сказал я, – я до сих пор не видел стену. Где она?

– Везде.

Затем я рассказал, что в голове у меня все смешалось: катастрофа, в которой погибла моя мать, и моя собственная авария, в которой никто не пострадал. И что я до сих пор страстно ненавижу водителя, который ее переехал, считаю его хладнокровным убийцей. И что, несмотря на прошедшие годы, эта трагедия так и не поблекла в моей памяти. Но все равно я не слишком берегу свою жизнь и бываю невнимательным, переходя дорогу.

– О да. – Вальтер сложил газету – пополам и еще раз пополам. Аккуратно разгладил уголки, и пальцы его выпачкались в серой типографской краске, словно в пепле. На них даже отпечатались обрывки случайных слов. В голове у меня внезапно застрекотала пишущая машинка. Я отчетливо слышал, как стучат клавиши, оставляя буквы на листке бумаги. Словно бы я сам мысленно писал на себя донос. Герр Адлер – беспечный человек. Вальтер же в тот момент говорил мне совершенно другое.

– Может быть, тебе необходимо было его повторить или что-то в этом роде?

– Что повторить?

– Прошлое.

Он наклонился вперед и спросил, можно ли ему завязать шнурок на моем левом ботинке. Он развязался, пока мы шли. Унижению моему конца не было. Вальтер был добр ко мне и выслушал мою исповедь без осуждения. С незнакомцами так часто бывает, может быть, потому, что между вами не стоит никаких историй из прошлого. Я поднялся на ноги и, не дожидаясь Вальтера, зашагал вперед. Понятия не имел, куда направляюсь, просто мне не хотелось, чтобы он увидел мои слезы. Не успел я приехать, и вот он уже таскает мои вещи и завязывает мне шнурки. А теперь я еще и разрыдался. Вальтер догнал меня, успев на ходу снять очки. На его переносице там, где дужка раньше впивалась в кожу, осталась неглубокая бороздка.