Книга ошибок для испаноговорящих - Наталья Пичугина

Послесловие

Благодарю всех, кто подарил мне художественный образ для персонажей этой книги. Не сочтите, что я описала кого-то конкретно – такого не бывает в мире искусства. Живые люди случайным жестом, словом, поступком порождают образ-иллюстрацию к идее будущего произведения, зреющего в голове автора. В моей же кружит тема: человеческая жизнь как дисгармония абсурда в гармонии Вселенной.

Однажды мне передали разговор, предметом которого я стала – произошедший за праздничным столом в нашей церкви.

– Она ненавидит Россию! – воскликнул посольский работник, с которым я проработала с полгода в мире и дружбе, как мне казалось, и даже подарила ему свою картину с выставки.

Святой отец опешил, что задержало его ответ на несколько секунд дольше, чем требует беседа.

– Творческие люди ранимы, – пролепетал батюшка все еще растерянно, но, уже придя в себя, увереннее добавил:

– Видимо, просто болезненно воспринимает непривлекательную действительность.

Хочется верить, что превратное толкование обойдет стороной эту книгу и мой читатель будет на стороне отца церкви, чью защиту от абсурда вспоминаю с благодарностью.

    Панама, Москва, 1995–2013, 2020 гг.

За броней твоего сострадания

Когда на заходе солнца столица плавится от пекла, пота прохожих, духоты, лучи пробиваются сквозь тучи пучками и городская гора дрожит расплывчатыми очертаниями в сером мареве, застилающем город, изнемогающий за день от радиации, – злоба поднимается в сопротивляющейся зною душе, «Хобар! », – кричу я яростно в телефон, и вот уже жучок машины мчится, разрывая стоячий воздух, по бесконечному шоссе навстречу заходящему солнцу над Больничным Комплексом, где я злобно мечусь взаперти больничного коридора, и вместе с машиной в город приходит дождь, сначала капли, все чаще и чаще, и вот проливается ливень, смывающий вечернее марево с пальм, дальних сизых хребтов и близкого холма горы, с петляющего шоссе и больничной крыши под моим окном, откуда я вижу, как машина выруливает под козырек Комплекса, грузный врач хлопает дверцей и теряется в главном входе, у него дежурство, – и моя злоба смывается постепенно вместе с мучительным маревом, промывается воздух и в прозрачной послеливневой голубизне расстилается под больничным этажом четко очерченный город.

Меня ужаснуло это лицо, увиденное впервые, изрытое буграми бывших фурункулов. «Как он живет с таким лицом». Хотя для здешнего климата не редкость подобный недуг.

Помню, поздним вечером он быстро вошел в палату и назвал меня по имени. В тот неурочный час я уже не ждала визитов, тем более незнакомых врачей. Заведующий хирургическим персоналом доктор Хобар пришел оповестить меня о переводе в хирургическое отделение.

Обратив внимание на мой давний шрам от аппендицита, он единственный из врачей не уточнил его происхождения.

– Очень хорошо сделано, – заметил он.

– Откуда вы знаете?

– Вижу по шву.

Помню, как равнодушно я поддерживала разговор – новый доктор не произвел на меня впечатления, хотя его замечание заставило меня подумать, что, вероятно, он неплохой хирург.

Ему повезло застать меня: в тот вечер я собиралась домой, но задержалась из-за утреннего исследования. Так я ему и объяснила. Он не ожидал, что мне дали временный выход и заколебался:

– Зачем?

– Хочу побыть с детьми перед операцией, – я не поняла, почему это его беспокоит.

Он задумался и, наконец, согласился:

– Но вернуться вам нужно в воскресенье. В понедельник в семь утра я должен видеть вас на месте, иначе вы можете не попасть в план операций на вторник.

Меня расстроило, что остается мало времени побыть с детьми, но выбирать не приходилось:

– Разумеется.

Он внимательно посмотрел на меня. Потом я узнала эту манеру внимательно смотреть на собеседника и говорить размеренно и без улыбки, что так нехарактерно для улыбчивых местных жителей.

– Я рад, что вы меня понимаете. – И значительно добавил что-то по-английски, однако встретил только мой растерянный взгляд. Тут он окончательно мне не понравился. «Не хотела бы, чтоб меня оперировал этот пижон», – неожиданно подумала я, ощущая недоверие к этому врачу. Мне еще пришлось бежать за ним следом, потому что я забыла спросить главное – в какое отделение мне возвращаться. Хромая и теряя тапочки с больных ног, я догнала его у дежурного поста, где он записывал свой визит в мою карту. Задрав голову до отказа, я отдавала себе отчет, что он слишком высок для меня, и рядом с чужой грузной фигурой чувствовала свой мелкий рост, невзрачную худобу и под внимательным взглядом неприличную неодетость больной. Однако не стала придавать этому никакого значения и забыла о том его визите начисто.

Тропический рабочий день начинается рано, подчиняясь стремительному рассвету. Всего час дает природа от первого луча до утреннего зноя, с шести до семи утра, чтобы добраться до работы и укрыться в больничных залах. Ранняя прохлада, когда машина мчится по еще не перегруженному шоссе, бегущие за окном белые особнячки в буйных цветах, еще свежий воздух врывается в окна машины, отрезвляя голову, треплет полупросохшие после предрассветного душа волосы, утренняя мелодия по радио, наслаждение скоростью. Из-за холмов появляются здания Университета, разбросанные по их склонам и соединенные крытыми галереями лестниц и переходов, спасающих от ливней. За кронами взлетает Городской Больничный Комплекс. Два главных центра столицы, притулившиеся бок о бок.

Вот и конец утренней гонке по шоссе, ликованию свободы – короткая разрядка перед рабочим днем, – чтобы без десяти семь припарковаться поближе к входным дверям и желательно в тени, протолкаться в переполненном лифте под утренние приветствия коллег, отстоять на «пятиминутке»: халат, информация за прошедшие сутки, завтрашняя лекция, программа по отделению на сегодня, – утренний обход по залу, где тебя уже ждут, где с момента твоего появления от кровати к кровати прокатывается ежедневное утреннее эхо:

– Доброе утро, доктор.

Меня предупредили, что в хирургическом отделении стоит мороз, ибо кондиционер работает безжалостно.

Когда в воскресенье я поднялась в отделение с сумкой теплого белья, пробегающий мимо врач поинтересовался, не возникло ли затруднений при моей регистрации. Помню, мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить его вечерний визит. Мне не хотелось разговаривать, и я только отрицательно качнула головой, хотя на самом деле из-за его забывчивости меня два лишних часа продержали в приемной.

На следующий день в теплой пижаме я сидела на высокой больничной кровати, по-восточному сложив ноги, в палате из шести женщин: нас всех готовили к операциям назавтра, – когда вошло трое врачей. Хобара на этот раз я узнала сразу, второго практиканта тоже – накануне он уже задавал мне вопросы, третий – незнакомый здоровяк с пронзительно белой кожей и прозрачно голубыми глазами на мордатом и дерзком лице.