Фотофиниш. Свет гаснет - Найо Марш

Несмотря на отсутствие Руперта и артистов, в гостиной было полно народу. Разными видами транспорта на остров прибыли около тридцати гостей, и теперь их знакомили между собой мистер Реес и его секретарь. Тут были представители верхушки художественного совета, дирижеры и критики, среди которых следовало отдельно отметить авторитетное лицо из журнала New Zealand Listener. Среди прочих зарубежных гостей выделялся крупный румяный мужчина с полуприкрытыми глазами и диктаторским носом – сэр Дэвид Баумгартнер, знаменитый критик и музыковед. Он оживленно беседовал с синьором Латтьенцо, который при виде Аллейнов согнулся в преувеличенно низком поклоне, явно сообщил сэру Дэвиду, кто они такие, и повел его к супругам.

Сэр Дэвид сказал Трой, что для него встреча с ней – это большая честь и прекрасный сюрприз, и спросил, правда ли, что она будет писать Великолепную Даму. Он предсказуемо поддразнил Аллейна, сказав, что им всем придется не совать свой нос куда не следует. Затем серьезно рассказал о неудобствах, испытанных за время поездки: если говорить начистоту, то она свалилась на него в самое неподходящее время, и если бы это был любой другой человек – тут он бросил на них хитрый взгляд – то он бы и не подумал… в общем, и так понятно. Он явно намекал на то, что «Чужестранке» лучше бы оказаться хорошим произведением.

Гостям предлагали сэндвичи с лобстером, паштет и миниатюрные закуски, которые мистер Шеллоу [27 - Роберт Шеллоу, персонаж пьесы У. Шекспира «Генрих VI». ] называл «разные разности» [28 - «Генрих VI», часть вторая, акт V (пер. с англ. В. Морица, М. Кузмина). ]; шампанское лилось рекой. Сэр Дэвид сделал глоток, поднял брови, быстро осушил бокал и протянул его, чтобы наполнить снова. Точно так же поступали и все вновь прибывшие. Разговоры становились все громче.

– Предварительная подготовка, – пробормотал Аллейн.

И в самом деле, без десяти восемь у гостей испарились все следы усталости после долгого путешествия, и когда Марко, постоянно мелькавший тут и там, принялся звенеть в маленький ксилофон, ему пришлось делать это довольно долго, словно стюарду на корабле, который ходит по коридорам, созывая пассажиров на обед.

Бен Руби и мистер Реес начали тактично подталкивать гостей ко входу в музыкальный салон.

Двери были распахнуты. Публика стала рассаживаться по местам.

На креслах в передних рядах были разложены таблички с именами гостей дома и некоторых вновь прибывших, которых, очевидно, считали важными персонами. Трой и Аллейн сели слева от пустовавшего места мистера Рееса, сэр Дэвид и синьор Латтьенцо – справа от него, за ними расположился Бен Руби. Прочая элита состояла из дирижера филармонического оркестра Новой Зеландии и его жены, трех профессоров музыки из трех университетов, австралийского газетного магната и четырех представителей прессы – какой именно, не уточнялось. Оставшиеся зрители в количестве примерно пятидесяти человек сами выбрали себе места, а позади них по феодальной традиции расположился домашний персонал.

Голоса звучали громко и оживленно, и в салоне установилась атмосфера ожидания.

– Только бы они продержались, – прошептала Трой Аллейну. Она взглянула вбок на синьора Латтьенцо. Тот скрестил руки на груди и склонил голову к сэру Дэвиду, который излучал оживление и добродушие. Латтьенцо бросил взгляд исподлобья, увидел Трой и скрестил пальцы правой руки.

Вошли музыканты и стали настраивать инструменты; этот звук всегда заставлял Трой затаить дыхание. Свет в салоне погас. Занавес на сцене мягко засветился. Мистер Реес проскользнул на свое место рядом с Трой. Руперт Бартоломью вышел из-за кулис так незаметно, что успел поднять дирижерскую палочку прежде, чем его заметили. Началась увертюра.

Трой всегда жалела, что мало знает о музыке и не всегда понимает, почему одни звуки трогают ее, а другие оставляют равнодушной. Этим вечером она испытывала слишком сильную тревогу, чтобы слушать внимательно. Она пыталась уловить реакцию публики, смотрела на спину Руперта и пыталась понять, удается ли ему извлечь какую-то магию из исполнения музыкантов, и даже задавала себе вопрос: как долго продлится подогретое шампанским эфемерное благодушие тех слушателей, кто разбирается в музыке. Ее настолько сильно отвлекли эти раздумья, что момент, когда поднялся занавес, застал ее совершенно врасплох.

Трой воображала себе самые ужасные вещи: что Руперт сорвется и уйдет со сцены, погубив все представление; что он остановит музыкантов и обратится к публике; или что сама публика все больше начнет впадать в беспокойство или безразличие, и спектакль окончится при жидких аплодисментах, а разъяренная Соммита обратится к зрителям с гневной речью.

Ничего из этого не случилось. По мере развития действия оперы благодушный настрой зрителей и в самом деле стал более прохладным, но потрясение от этого Золотого Голоса и изумление, которое он вызывал каждой пропетой нотой, были столь велики, что места для критики не осталось. И был даже пассаж в дуэте «Уйдешь ли ты» с Хильдой Дэнси – по крайней мере, так показалось Трой – когда музыка внезапно стала настоящей. Она подумала: это один из тех кусков, которые имел в виду синьор Латтьенцо. Она посмотрела на него, он поймал ее взгляд и кивнул.

Сэр Дэвид Баумгартнер, чей подбородок покоился на жабо рубашки, придавая его лицу вид глубокой сосредоточенности, поднял голову. Мистер Реес, сидевший очень прямо, незаметно поглядел на часы.

Дуэт завершился, и внимание Трой вновь рассеялось. Костюмы у артистов были хорошие: второстепенные персонажи были в сдержанных библейских одеяниях, взятых напрокат у новозеландской труппы, которая недавно снова поставила Йоркский цикл [29 - Цикл из 48 пьес-мистерий о священной истории со Дня Творения до Судного дня, один из четырех почти полностью сохранившихся подобных циклов. Представления устраивались в английском городе Йорк с середины XIV века и до их запрета в 1569 году. ]. Одеяние Соммиты, сшитое специально для этого случая, было белым и непорочным, и если костюмер задумывал его как способ заставить Руфь выглядеть бросающимся в глаза изгоем в чужой стране, то этой цели он вполне добился.

Начался и отзвучал квартет, не оставив от себя никаких впечатлений. Сэр Дэвид выглядел раздраженным. Соммита, оставшаяся на сцене в одиночестве, с жаром произнесла речитатив, а потом перешла к своей большой арии. Теперь Трой видела ее только в форме цвета, фиксируя ее в своей памяти, переводя ее образ на новый язык. Дива добралась до финальной fioritura [30 - Фиоритура (ит. муз. ) – виртуозное мелодическое украшение с трелями и т. п. ], подошла ближе к краю сцены, подняла голову, раскинула руки и вознаградила их своим козырем – ля третьей октавы.