Воронята - Мэгги Стивотер

Было двадцать четвертое апреля, канун дня святого Марка. Для большинства людей этот день наступал и проходил незамеченным. Занятия в школах не отменялись. Никто не обменивался подарками. Не было ни специальных костюмов, ни праздничных мероприятий, ни распродаж, ни открыток, посвященных дню святого Марка, ни телепрограмм, которые выходят по особому случаю раз в год. Никто не отметил 25 апреля у себя в календаре.

Честно говоря, большинство людей вообще не в курсе, что у святого Марка есть день памяти.

Но смерть об этом помнила.

Сидя на каменной стенке и дрожа от холода, Блу сказала себе, что в этом году хотя бы нет дождя.

Каждый год, в канун дня святого Марка, Мора и Блу приезжали сюда – к уединенной разрушенной церкви, такой старой, что ее название позабылось. Эти развалины стояли среди поросших густым лесом холмов на окраине Генриетты, в нескольких милях от гор. Сохранились только внешние стены; крыша и пол давным-давно провалились. То, что не сгнило, скрылось под лозами плюща и какими-то зловонными побегами. Церковь окружала каменная стена, в которой был проделан один-единственный проход, достаточно широкий, чтобы могли пройти люди, несущие гроб. Упрямая тропка, которая словно не поддавалась сорнякам, вела к бывшей двери.

– А, – произнесла Нив, полная, но странно изящная, сидя рядом с Блу на стене.

Блу вновь, как и при первой встрече, была поражена ее необыкновенно красивыми руками. Пухлые запястья переходили в нежные, маленькие, как у ребенка, кисти с тонкими пальцами и овальными ногтями.

– А, – повторила Нив опять. – Вот это ночь.

Она сказала это так: «Вот это ночь», и Блу слегка поежилась. Она приезжала сюда вместе с матерью последние десять лет, но сегодня всё было по-другому.

Сегодня была ночь.

Впервые – и Блу не понимала, почему – Мора отправила Нив сторожить у церкви вместо себя. Она спросила у Блу, не против ли та составить Нив компанию, но на самом деле это был не вопрос. Блу всегда туда ездила – и поехала бы и на сей раз. Не то чтобы у нее были какие-то свои планы на канун дня святого Марка. Но Мора не могла не спросить. Незадолго до рождения Блу она решила, что отдавать детям приказы – это варварство. Поэтому Блу выросла в окружении повелительных вопросов.

Она сжала и разжала замерзшие кулаки. Края митенок обтрепались. Она связала их в прошлом году, и довольно скверно, но в них был несомненный шик. Не будь Блу такой тщеславной, она могла бы носить скучные, зато удобные перчатки, подаренные ей на Рождество. Но она была тщеславной – и носила свои обтрепанные митенки, несравненно более крутые, хотя и менее теплые. И здесь никто их не видел, кроме Нив и мертвых.

Апрельские дни в Генриетте обычно были приятны и теплы. Спящие деревья выпускали почки, обезумевшие от любви божьи коровки бились об оконные стекла. Но только не сегодня. Сегодня было холодно, как зимой.

Блу посмотрела на часы. Почти одиннадцать. В старых легендах говорилось, что караулить в церкви нужно в полночь, но мертвецы плохо следят за временем, особенно когда нет луны.

В отличие от Блу, которая нетерпеливо ерзала, Нив восседала на старой церковной ограде, как величественная статуя – руки сложены, лодыжки под длинной шерстяной юбкой скрещены. Блу, съежившаяся, маленькая и худая, напоминала беспокойную незрячую горгулью. Ее глаза – обычные, человеческие – в эту ночь ничего не видели. Эта ночь принадлежала пророкам и ясновидцам, ведьмам и медиумам.

Иными словами, всем ее родным.

Нив вдруг спросила в тишине:

– Ты что-нибудь слышишь?

Ее глаза сверкнули во мраке.

– Нет, – ответила Блу, потому что ничего не слышала.

Потом она подумала, что, возможно, Нив что-то услышала.

Нив смотрела на нее тем же самым взглядом, что и на фотографиях в Интернете – преднамеренно обескураживающим, потусторонним, и этот зрительный контакт продолжался на несколько секунд дольше приемлемого. Через несколько дней после приезда Нив Блу настолько встревожилась, что пожаловалась матери. Они тогда вдвоем заняли крохотную ванную – Блу собиралась в школу, а Мора на работу.

Блу, пытаясь собрать все пряди своих темных волос в рудиментарный хвостик, спросила:

– Ей обязательно надо так смотреть?

Мора, стоя в душе, что-то рисовала на запотевшем стекле кабинки. Она рассмеялась, и ее тело мелькнуло в просветах длинных пересекающихся линий, которые она вывела пальцем.

– Это просто ее фирменный знак.

Блу подумала, что прославиться можно и другими вещами.

Сидя на каменной ограде кладбище, Нив загадочно сказала:

– Я много чего слышу.

Но слышать было нечего. Летом в холмах кишмя кишели насекомые, пересвистывались птицы, вороны каркали вслед машинам. Но сегодня было слишком холодно, и никто еще не проснулся.

– У меня это по-другому, – сказала Блу, слегка удивившись: Нив еще как будто ничего не поняла.

В своей сплошь одаренной ясновидением семье она была неудачницей, простым наблюдателем тех оживленных бесед, которые ее мать, тетки и двоюродные сестры вели с миром, скрытым от большинства людей. Единственное, что отличало Блу от остальных, так это способность, результатами которой она сама воспользоваться не могла.

– Я слышу разговоры в той же мере, в какой их слышит телефон. Но я усиливаю звук для остальных.

Нив не отводила от нее взгляда.

– Вот почему Мора так хотела, чтобы ты поехала. Она заставляла тебя присутствовать на всех своих сеансах?

Блу вздрогнула при этой мысли. Среди клиентов, посещавших дом номер 300 на Фокс-Вэй, было много несчастных женщин, которые надеялись, что Мора предскажет им в будущем любовь и богатство. Сама мысль о том, чтобы целый день сидеть в доме, полном чужим горем, была мучительна. Блу понимала, что Море наверняка очень хотелось позвать ее, чтобы лучше слышать. Когда она была маленькой, то не могла в полной мере оценить, что Мора крайне редко просила ее поприсутствовать на сеансе, но потом, когда Блу поняла, что здорово усиливает чужие способности, поразилась материнской выдержке.

– Разве что сеанс был очень важный, – закончила она.

Взгляд Нив пересек тонкую черту между раздражающим и зловещим. Она произнесла: